Между ангелом и бесом

Лагерь Непобедимой располагался там, где когда-то была стоянка цыган. Солдаты сновали меж палаток, тянуло   дымком,   слышались   отрывистые команды.

У мирно журчащего ручейка сидел мрачный, словно грозовая туча, черт. Рядом пристроилась счаст­ливая Брунгильда.

— Ну и как в роли папочки?

— Плохо, ангелок.— Гуча впервые не отреагиро­вал на подначку друга.— Мальчишку месяц не могут найти. Все его только что видели, но где — не могут сказать. Брунгильда все Иномирье прочесала, но без толку!

— Да не волнуйся ты так,— попытался утешить друга Самсон.— Я этого чертенка знаю — он нигде не пропадет! Вы бы подождали его искать, глядишь, приведут домой и денег еще приплатят.

— А деньга зачем? — удивился ангел.

— А чтобы назад взяли,— рассмеялся Рыжий вор.

— Спасибо, утешил,— вздохнула Непобедимая и вдруг заплакала.

— Не плачь, Брунечка.— Гуча прижал Брунгилъду к груди и поцеловал кудрявую макушку. — Найдем мы твоего сына! И потом, что волноваться, сама же говорила, что он у тебя одним ударом голову дракону сносит.

— У нас,— уточнила Брунгильда и отвесила черту пощечину. Семнадцатую за этот день.

— Женщины,— философски заметил тот и пожал плечами, не обращая внимания на ехидные физио­номии друзей.

Напобедимая всхлипнула и, внезапно разозлившись, командирским голосом отчеканила:

— Он еще ребенок! Маленький, между прочим! Да хоть весь мир переверни, а Аполлошу найди!!!

Гуча поморщился — ему очень не нравилось, как назвали ребенка, а Бенедикт, заметив это, не удержался,  снова подковырнул друга:

— А что, хорошее имя, в рамках семейной традиции. Аполлон Чингачгукович звучит не хуже, чем Чингачгук Эфроимович. Ты бы встряхнулся, что ли?

— Действительно, что это я раскис? — Гуча встал размял затекшие ноги и посмотрел на юг.— До границы с Фрезией рукой подать. Там, если я не оши­баюсь, нас встретят!

Гуча не ошибся. Или почти не ошибся, потому что до встречи с таксистами идти пришлось довольно долго. Брунгильда проводила их только до границы и оставила около прерывистой белой линии, что отделяла сырые болота от жарких песков. Дальше друзья отправились пешком, а солдаты под предводительством Непобедимой повернули домой, в Крепость.

 Идти по песку — удовольствие не из легких. Он набивается в обувь, ноги скользят, разъезжаются в разные стороны, и надо приложить много усилий, чтобы найти точку опоры.

Мужчины взмокли. Солнце, как всегда во Фрезии, палило нещадно, да и поклажа не добавляла оптимизма.

— Ну и долго нам но этому Ташкенту пилить? — Черт бросил торбу на горячий песок и устало рухну рядом. — Не пойму, где такси?

— Вот оно.— Бенедикт указал пальцем на ковер-самолет, что завис метрах в десяти над ними. — Сей­час настучат кому надо, и за нами приедут!

— Побыстрей бы. — Гуча достал из кармана платок и попросил чего-нибудь пожевать. На разноцветной самобранке материализовался блок жевательной резинки. —  Надо же, я и забыл, что эта маломерная скатерть-самобранка все понимает буквально.— Он разорвал упаковку и бросил в рот мятную подушечку.

— Я вот все думаю,— пробормотал ангел, задумчиво разглядывая волшебный платок, — где эта штука берет еду и прочее? Ведь согласно закону сохранения материи, если где-то что-то появляется, значит, где-то это исчезает. И если посмотреть с точки зрения этики…

— Оставь в покое этику, ангелок,— .лениво ото­звался Гуча.— Ты на Рыжего посмотри — он живое подтверждение закона о сохранении материи, а пла­точек его родной брат. И у обоих никаких проблем с этакой. Ни того, ни другого совесть не мучает.

— Это почему? — спросил Самсон, доставая из узла с провизией хорошо зажаренную баранью ногу.

— Почему совесть не мучает?  — переспросил черт.

— Да нет, почему родной брат?

— А потому, что когда ты где-нибудь появляешь­ся, там обязательно что-нибудь пропадает, а это не очень хорошо.

— Ха, а пусть ушами не хлопают! — Самсон ле­ниво растянулся на песке и с аппетитом вгрызся в мясо.

— Проведем небольшой эксперимент,— предло­жил ангел и хитро покосился на баранью ножку. Он подсел поближе к платку и заказал: — Хочу баранью ногу!

Платочек тут же выполнил приказание, предо­ставив надкушенную баранью лодыжку.

— Правильно, зачем далеко ходить, — прокомментировал черт и расхохотался, глядя на ошарашенное вора. Тот тупо уставился на пустые ладони, в которых только что было мясо. В разноцветных глазах запле­скалась обида.

— Держи! — Бенедикт бросил Самсону обгло­данную кость.— Вот я и говорю, как быть с этикой?

— Да ну вас! — Бывший наследник махнул рукой и перевернулся на другой бок.— Ребята, я вот не пойму, а зачем мы вообще по этой пустыне тащились? Им надо расколдоваться — вот пусть бы сами и ше­велились? Лично я с места не сдвинусь.

— Кстати, маг-самоучка, ты бы, пока лежишь, книжку полистал, глядишь — на заклинание наткне­шься.— Черт достал из торбы книгу в кожаной об­ложке и кинул ее покрасневшему ангелу.

— И поторопись,— со смешком добавил Самсон, кивая на облако пыли вдали,— а то вон, за нами уже едут!

И точно, взбивая песок крепкими копытами и скаля зубы, на большой скорости приближались де­сятка два верблюдов. Меж лохматых горбов сидели женщины. Всадницы размахивали нагайками и лихо свистели. Развевающиеся от быстрой скачки черные балахоны делали их похожими на стаю ворон.

Таксистки притормозили перед отдыхающей на песке компанией.

— Тпру, проклятая! Тпру, отродье шакала! — за­кричала предводительница, пытаясь успокоить строптивую верблюдицу.

Животное обиделось и сбросило всадницу со спи­ны, успев на лету еще и укусить ее за ногу. Предводительница, пока приземлялась на толстый зад, каким-то непонятным образом умудрилась дать сдачи. Оказавшись на песке, женщина подползла к Гуче.

—Вах-вах-вах! — запричитала она, целуя пыльный сапог.— Если б я знал, ишак недорезанный! Если б знала, дочь шелудивой ослицы! Если б я знало, отродье заблудившегося шакала, да я бы сам... сама...

—Что это с ней? — Самсон присел и попытался рвать толстые пальцы от обуви друга. Не тут-то было!

— Видимо,  наш прошлый визит вспомнила,— рассмеялся Гуча.— Это же Хасан, наш давний зна­комец! Помнится, он... она... даже и не знаю, как его назвать...

— Ишаком Хорезмским меня назвать! — взвыл Хасан.

— Ну да, этот самый ишак пытался нас в гарем продать. Да оставь ты в покое мой сапог!

— Не а-а-аставлю, дарагой! Не а-а-аставлю!!! Слюшай, ну пашютил я тогда, ну бывает же, да?

— Ну и мы «пашютили»,— передразнил его черт.

— Слюшай, дарагой, пашюти назад, а? — В голосе несчастного звучало такое страдание, такая тоска, что сентиментальный Бенедикт не выдержал и заплакал.

— Я же не специально,— пролепетал он.

— Слюшай, я же тоже не списиално.— Главарь таксистов поднял голову и с надеждой взглянул черту в лицо.— Да если бы я знал... знала... Если знать, что на целых десять лет женщиной стану, то я бы вас на собственной спине — я бы на карачках... Через пустыню ползком в любую страну отвезла... отвез... о-о-отвезло-о-о...

— Да вернем мы вам все, вернем,— попытал успокоить Хасана ангел.                                      

— Верни, дарагой, верни! Гордость мужскую верни!                                                                   

— Это он о чем? — Бенедикт выпучил глаза.

— Да уж не о том, что ты додумал, олух — ответил Гуча.— У мусульман главный признак мужчины борода, а вовсе не то, чем детей делают!

— Чем детей делают, пожалюсто-о-о-о, тоже верните!— еще громче завыл Хасан и переполз к обуви Самсона.

— Эй, что ты, не ко мне, это к блондину обра­щайся! Я вас не заколдовывал!

Хасан метнулся к изящным сапожкам Бенедикта, по пути приказав своим воронам:

— На колени, нечестивые! Вымаливайте проще­ние, дочери страшной обезьяны!!!

Дамы посыпались с верблюдов, словно спелые груши, и последовали примеру предводительницы.

— Да расколдуй ты их! — заорал Рыжий воришка и попятился.— Они же обувь до дыр зацелуют! Вон их сколько!