Неприкаянная душа

Обед прошел в приятной, домашней обстановке. Макс был предупредителен, весел, мило улыбался, вдохновенно рассказывая о возлюбленном семнадцатом столетии, эпохе несравненного Короля-Солнца.

Людовик Четырнадцатый, как истинный почитатель женской красоты, обожал мадам де Монтеспан, не забывая ласкать и титулованных дворцовых красоток. Королева совершенно спокойно плевала на многочисленные рога, которые ей регулярно навешивал любвеобильный царственный мужинек. То были необъяснимые годы: именитым супругам полагалось иметь внебрачные связи, ибо это выгодно отличало их от черни. Рогоносцы и рогоносицы почитались в свете и всячески поощрялись в разврате, плохо замаскированном под добродетель.

Строгий слуга, больше похожий на чопорного чиновника высшего разряда, стоял за моей спиной, предвосхищая каждое движение нежданной гостьи. Даже имя он носил довольно высокомерное — Апполинарий. Я тут же окрестила его Полем, что выбражуле явно не понравилось: лакей недовольно вскинул к потолку длинный нос и противно усмехнулся.

Пообедав, мы вышли в дивный сад. Первые изумрудные листики пробивались на ветках здоровых, сильных деревьев, а между ними, лаская уставшие от зимней стужи тела, гулял легкий ветерок.

— А у нас скоро Новый год, — с тоской вспоминая головокружительный запах ели, вздохнула я, — любимейший мой праздник.

— Мы можем поставить ее в твоей комнате, — любезно предложил Повелитель Стихий.

— Кажется, совсем недавно и здесь было прохладно, Если не ошибаюсь, стояла дождливая поздняя осень, — почему-то сразу расслабилась я.

— Я посчитал, что тебе будет приятнее очутиться в месяце апреле, — улыбнулся Мадим.

— Возможно. В холодное время года я не живу, а только лишь существую, — невольно поддаваясь очарованию окружающего меня пространства, заворожено прошептала я.

— Мой дом и мой сад принадлежат тебе, Алиса, — коснулся моей руки хозяин дворца, — но заклинаю тебя всеми богами: не выходи за ограду: там средневековье и предрассудки. Ты станешь легкой добычей дикарей, для которых образованность сродни колдовству.

— Хорошо, — кивнула я, но подумала, что совсем неплохо бы посмотреть на живых потенциальных жмуриков, которые давно уже мирно покоятся в могилах. По крайней мере, в моем родном веке.

— Не мечтай о своей погибели, — нежно укорил меня за крамольные мысли Страшная Сила. — Я не хочу смерти твоего обворожительного тела, которым надеюсь когда- нибудь обладать.

— Прекрати говорить пошлости! — заорала я в лицо развратному привидению и, резко развернувшись на каблуках, зашагала по направлению к замку.

Несмотря на шикарный ужин и обилие раритетных книг, которые услужливо притащил Поль, вечер прошел отвратительно. Я с ожесточением листала ни в чем не повинные пожелтевшие страницы, не переставая искренне удивляться, что отлично понимаю труднодоступный французский язык. Но тексты сочинений знаменитых и не очень авторов не задерживались в моей голове, озабоченной воспоминаниями о родном доме. Назойливые мысли о сильном теле Мадима, о запахе его шеи навязчиво вмешивались в мои непорочные думы, заставляя передергиваться от справедливого негодования к самой себе.

Уже засыпая, я внезапно почувствовала ласковое прикосновение воздушных губ к сомкнутым векам. Затем эти эфирные уста плавно опустились к требующему поцелуев приоткрывшемуся рту, невесомые руки, едва скользнув по груди, нежно заключили в объятия бедра, заставив содрогнуться от всепоглощающей страсти все мое естество.

— Не надо, Мадим, — жалобно попросила я, но, усилием воли распахнув глаза, не увидела никого; незримые же руки становились все смелее и смелее.

— Заклинаю, во имя Отца и Сына, и Святого Духа, отойди от меня, — стараясь плотнее вжаться в обжигающую постель, простонала я.

Едва уловимый шорох раздался в оглушающей тишине дворца, что-то светлое мелькнуло перед глазами, прорезая напоенную любовным томлением ночную тьму, а потом стало пусто и холодно.

— Ты сделала правильно, — одобрил содеянное мой добродетельный мозг.

— Почему — правильно? — удивился кто-то неведомый во мне. — Кому и что ты хочешь доказать?

— Изменять безнравственно, — постаралась оправдаться перед ним я.

— Глупости, изменяют все, и твой супруг тоже, — усмехнулся неведомый искуситель.

— Прелюбодеяние — грех, — отчаянно заспорила я с неизвестным.

— Ерунда! — ехидно хмыкнул внутренний голос.

— Спокойной ночи, — пожелала я настырному оппоненту.

— Спокойной ночи, если ты такая дурная, — нежданно ругнулось мое аморальное второе я.

Смиренно прочитав несколько раз «Отче наш», я закрыла глаза. Капризный сон пришел только под утро, и тогда зазвонил колокольчик.

— Нельзя! — задыхаясь от злости, заорала я. — Оставь меня в покое!

Дверь распахнулась. Макс, смущенный и расстроенный, стоял передо мной, неуверенно переминаясь с ноги на ногу.

— Прости за вторжение, но уже полдень, — срываясь на шепот, промолвил он. — Тебя ждет обед, а я должен улететь.

— Ты был ночью в моей спальне? — сурово спросила я.

Мадим опустил глаза:

— Меня не будет несколько суток, Алиса. Помни о нашем разговоре: за оградой сада скрывается опасность.

— Нет ничего и никого опаснее тебя, — грозно сдвинув брови, проворчала я.

— До встречи! — вздохнул он.

Возмущенная бесцеремонным вторжением чужого мужчины в святая святых — женскую опочивальню, я резко отвернулась от упрямого воздыхателя, отлично осознавая, что мне отчаянно хочется броситься ему на грудь.

Нечто завораживающее едва коснулось моего затылка, легкий ветерок неспешно прошелся по комнате, сделал круг над разобранной постелью и унесся в неведомые дали.

Апполинарий был в своем репертуаре. Он великолепно изображал мирового судью вкупе с министром всяческих дел. Надменно поклонившись, несостоявшийся советский чиновник наполеоновским жестом показал мне на заставленный снедью стол, а затем с видом оскорбленного самолюбия поставил передо мной золотую тарелку с черепаховым супом.

— Почему ты не любишь меня, Поль? — спросила я, осторожно пробуя изысканную похлебку.

— Отчего не люблю? — переспросил он и спрятал под тяжестью набухших век быстрые бегающие глазки.

— Это чувствуется, — внутренне содрогаясь от вынужденного общения с непонятным лакеем, ласково пропела я.

— Вы не правы, мадам, — умело увернулся от ответа высокомерный слуга.

— Хотелось бы верить, — покачала головой я.

— Верьте, — равнодушно протянул нахал в старомодной красной ливрее.

Наскоро пообедав, я вышла в сад и там прогуляла до самого ужина, а следом за последним принятием пищи расслабленно растянулась с книгами на одинокой постели.

Стемнело как-то сразу: будто кто-то неведомый выключил электрический свет. Ярко вспыхнув на прощание, мгновенно сгорели свечи в бронзовом канделябре. Я замерла, настороженно прислушиваясь к шорохам, разом наполнившим огромную комнату. Почему-то засосало под ложечкой; противное, липкое чувство страха злобной змеей вползло в мое трепыхающееся сердечко.

— Макс, где ты? — шепотом спросила я зловещую тьму.

Что-то белое отделилось от стены и медленно поплыло на кровать. Схватив подушку, я бросила ее в надвигающуюся опасность. Пуховое изделие прошило жуткую фигуру насквозь, но привидение не дрогнуло.

— Мадим! — шустро вскакивая с постели, крикнула я. — Помогите!

Игнорируя мои вопли, ОНО неторопливо приближалось, протягивая ко мне бесплотные руки.

Внезапно любопытный лунный лучик заглянул в комнату, где должно было свершиться убийство. И тогда я увидела лицо кошмара: налитыми от злобы глазами на меня смотрела Нина.

Не помню, как выскочила из спальни, сбежала по скользкой лестнице вниз, миновала нагромождение великолепных палат и коридоров, а затем прямо в ночной рубашке понеслась по узким аллеям сада навстречу спасению: туда — к людям. Распахнув дворцовые ворота без малейших признаков охраны, я углубилась в темный колючий лес, очевидно, не знающий заботливых рук прилежного лесничего. За лесом, к счастью, совсем небольшим простерся огромный луг, одуряюще благоухающий свежепроклюнувшими дикоросами. И тогда, упав на душистые травы, успокаивая обезумевшее сердце, я с надеждой взглянула на небо и почувствовала, как вдруг ожившие звезды в веселом хороводе закружились надо мной, призывая потанцевать вместе с ними.