Экзорсист (Изгоняющий дьявола) (др.перевод)

— Где же это, в Трансильвании? — Крис воззрилась на него в изумлении.

— Почему же, сообщения о таких вещах появлялись в научных журналах, — очень серьезно ответил Каррас. — Один тюремный психиатр, например, рассказывает о своем пациенте-заключенном, умудрявшемся впадать в такой транс, при котором на теле у него проступали все знаки Зодиака. При этом кожа на самой линии рисунка как бы приподнималась и наливалась кровью.

— Да, чудесами, я гляжу, вас не проймешь.

— Известен и такой эксперимент, — мягко продолжал он. — Загипнотизированному объекту сделали на каждой руке по надрезу, заранее внушив, что на правой руке рана кровоточить не будет. Так и произошло: мозг остановил кровь именно в указанном месте. Каким образом, сказать трудно, но подобные вещи происходят, и это факт. Стигмат — так называется феномен, при котором подсознание принимает на себя функцию контроля за кровообращением и “рисует” на коже знаки, увеличивая приток крови к воображаемым линиям будущей “картины”. Явление загадочное, но сверхъестественным его никак не назовешь.

— Сами вы, святой отец, явление загадочное.

— Ну хорошо, может быть, вас убедит в чем-то такой факт. Церковь — заметьте, сама Церковь, не кто-нибудь, — выпустила однажды специальное предупреждение для экзорсистов, в котором указывалось, что подавляющему большинству так называемых “одержимых”, цитирую, “требуется не столько священник, сколько хороший врач”. Угадайте, в каком году оно было опубликовано?

— В каком?

— В тысяча пятьсот восемьдесят третьем.

— Ничего себе, — удивленно протянула Крис и задумалась. Священник поднялся со стула.

— С окончательными выводами давайте все-таки повременим, по крайней мере, до тех пор, пока не придут бумаги из клиники. — Она молча кивнула. — А я займусь пока что пленками: выпишу фрагменты, отнесу в Институт языков и лингвистики. Вдруг они действительно распознают какой-нибудь язык в этой абракадабре? Сомневаюсь, конечно, но все может быть. И потом, структурный анализ… Не будем забегать вперед, но все-таки, если рисунок в обоих случаях окажется одинаковым, значит, ни о какой одержимости не может быть и речи.

— И что тогда? — спросила Крис. Он заглянул ей в глаза и поразился тому, что увидел. “Подумать только, боится — и чего! — что ее дочь, возможно, не одержима!..” Но Дэннингс, Дэннингс…

Тут что-то было не так.

— Не хотелось бы просить вас, и все-таки: может быть, одолжите мне ненадолго свою машину?

— Ненадолго я одолжу вам и собственную жизнь, — уныло усмехнулась она, глядя в пол. — К четвергу только верните — вдруг пригодится.

С болью в сердце Каррас глядел на эту беззащитную, понурую женщину. Как бы хотел он сейчас взять ее за руку, попытаться утешить, пообещать, что все будет хорошо… Но имел ли он на это право?

— Подождите, сейчас принесу ключи… — Она растворилась в пространстве тихо и незаметно, будто одинокая, случайная молитва, произнесенная безо всякой надежды и цели.

Взяв ключи, Каррас вернулся к себе, оставил в комнате магнитофон и, прихватив пленку с записью голоса Риган, направился через дорогу к автомобилю, стоявшему у обочины. Он садился уже за руль, когда с крыльца вдруг донесся крик:

— Отец Каррас! — Карл бежал к нему, размахивая рукой и на ходу натягивая пиджак. — Отец Каррас, одну секунду! Вы куда едете? — Он добежал наконец и сунул голову в заднее окошко.

— На кольцевую Дю Понт.

— О, прекрасно! Подбросите, святой отец?

— С удовольствием. Садитесь.

— Благодарю вас, — закивал швейцарец. Священник завел мотор.

— И правильно сделали, что решили выбраться.

— О да, иду на фильм. Хороший фильм.

Каррас выжал сцепление. Некоторое время они ехали, думая каждый о своем. “Одержимость? Не может быть… Но святая вода…”

— Скажите, Карл, вы ведь неплохо знали мистера Дэннингса?

Несколько секунд тот глядел прямо перед собой, затем неохотно кивнул.

— Да. Я его знал.

— Когда Риган… когда она превращается в Дэннингса, не возникает ли у вас ощущения, будто… перед вами он сам?

Наступила долгая пауза.

— Да. Возникает, — прозвучал наконец сухой, безжизненный ответ.

Каррас почувствовал, будто какая-то пружина начинает сжиматься у него внутри. Больше они не говорили. Выехав на Кольцо, автомобиль остановился у светофора.

— Сойду здесь, отец Каррас. — Карл открыл дверцу. — Пересяду на автобус. — Он выбрался из машины и тут же сунул голову в окошко. — Большое спасибо, святой отец. Очень вам благодарен. Спасибо.

Карл постоял на островке безопасности, подождал, пока сменятся огни светофора. Улыбнулся и помахал отъезжающему автомобилю, подождал, пока он не свернул за угол у самого начала Массачусетс-авеню. Затем повернулся, подбежал к остановке, вскочил в автобус. Он сделал пересадку, доехал до остановки в северо-восточном жилом районе и зашагал к запущенному, полуразрушенному дому.

У подножия мрачной лестницы Карл замер и некоторое время простоял здесь, вдыхая кислые кухонные запахи, слушая доносящийся откуда-то детский плач. Проворный таракан, выскочив из-под плинтуса, острым зигзагом проворно засеменил по ступеньке. Карл пошатнулся, ухватился за перила, но тут же взял себя в руки и, покачав головой, стал подниматься по лестнице.

Он свернул в темный угол площадки второго этажа и с минуту стоял, опершись о дверь, рассматривая карандашную надпись на стене: “Никки и Элен” с сердечком, в самом центре которого начала отваливаться штукатурка. Затем нажал на звонок, опустил голову и стал ждать. Из глубины комнаты донесся скрип пружин, послышалось раздраженное ворчание; наконец раздались шаги, неровные и с подшаркиванием, будто от плохого протеза. Дверь резко приоткрылась, натянув до предела цепочку, и в просвете выглянула женщина с сигаретой, свисающей из уголка рта.

— А, это ты, — прохрипела она, и дверь распахнулась.

Карл поднял глаза, встретил жесткий и неуверенный, бегающий взгляд. Он заглянул глубже в два бездонных колодца невысказанной обиды и содрогнулся от злого изгиба порочных губ. Из полумрака на него глядело лицо погубленной юности, будто искаженное одним непрекращающимся криком, криком ночного ужаса перед светлым, негасимым воспоминанием о невинности и красоте.

— Эй, скажи — пусть идут ко всем чертям! — рявкнул кто-то из квартиры заплетающимся языком.

— Заткнись там, — огрызнулась девушка через плечо. — Тут мой папаша пришел… Он пьяный, папа. Ты лучше уж не входи.

Карл кивнул и полез в задний карман брюк за бумажником; затем раскрыл его, чувствуя, как липнет к пальцам пустой и бессмысленный, но цепкий взгляд.

— Как мама? — Она затянулась сигаретой, по-прежнему не сводя глаз с веера десятидолларовых купюр.

— Хорошо, — ответил он. — У мамы все хорошо.

Она протянула руку и тут же зашлась рваным кашлем.

— Проклятые сигареты!.. Спасибо тебе, папа.

Карл не ответил: он глядел на темные шрамы от многочисленных уколов. Деньги выскользнули у него из рук.

— Эй, побыстрей там можно? — донесся из квартиры пьяный рев.

— Слушай, папа, давай закругляться. А то… ты же его знаешь.

— Эльвира! — Карл вытянул вдруг руку, сжал ей запястье и зашептал умоляюще: — В Нью-Йорке есть клиника…

— Да ладно тебе!.. — Девушка скорчила гримасу и начала вырываться.

— Я сам отвезу тебя! Они вылечат! Ты не сядешь в тюрьму!..

— Папа, оставь же наконец! — Она высвободилась из железных тисков.

— Нет, нет, пожалуйста! Это…

Дверь с треском захлопнулась у него перед носом. Карл постоял немного на темной площадке, горестно свесив голову. Послушал приглушенные голоса за дверью. Циничный смех. Душераздирающий кашель. Затем повернулся, собираясь уйти, и вздрогнул: на пути его стоял лейтенант Киндерман.

— Давайте все-таки поговорим, мистер Энгстрем. — Глаза его глядели печально; руки были в карманах. — По-моему, настало время нам поговорить, наконец, откровенно.

Глава вторая

Каррас стоял в кабинете директора Института языка и лингвистики, заправляя пленку с первым набором фрагментов, который он подготовил заранее. Наконец он щелкнул ручкой и отступил от стола на шаг. Сдавленно квакающий, возбужденный голос понес полную звуковую ахинею. Некоторое время они слушали запись молча.