Что-то страшное грядёт

Вздернутый рукой отца, Вилл поднялся на подкашивающихся ногах.

— Бегай!

Вилл опять всхлипнул. Отец ударил его по лицу. Слезы разлетелись, точно метеоры.

— Прыгай! Скачи! Кричи!

Он подтолкнул Вилла, повернул боком и принялся выворачивать его карманы, пока не извлек поблескивающий предмет.

Губная гармоника.

Отец выдул из нее аккорд.

Вилл замер, уставившись вниз на Джима.

Отец влепил ему оплеуху.

— Шевелись! Не глазей!

Вилл сделал шажок.

Отец выдул еще аккорд, дернул Вилла за локоть, вскинул вверх одну его руку, другую.

— Пой!

— Что?

— Господи, парень, что-нибудь!

Гармоника изобразила нечто отдаленно напоминающее «Лебединую реку».

— Пап. — Вилл шаркал ногами, качал головой, безмерно усталый. — Глупо!..

— Вот именно! То, что надо! Чертов глупый тупица! Дурацкая гармоника! Фальшивая мелодия!

Отец издал громкий клич. Попробовал кружить, точно танцующий журавль. Однако он, как ни старался, не проникся еще в полной мере сумасбродством. Надо, непременно надо превозмочь себя!

— Вилл, громче, смешнее, как говорится! К черту, только не позволяй им пить твои слезы и жаждать еще! Вилл! Не давай им завладеть твоим рыданием, вывернуть его наизнанку и обратить в свои улыбки! Будь я проклят, если позволю смерти сделать себе праздничный убор из моей хандры. Не уступай им ни крошки, Вилли, отпусти суставы! Дыши глубже! Выпусти пар!

Он дернул Вилла за волосы.

— Ничего… смешного…

— Сколько угодно! Я! Ты! Джим! Все мы! Вся эта чертова кутерьма! Гляди!

И Чарлз Хэлоуэй принялся гримасничать, выпучил глаза, сплющил себе нос, подмигивал, прыгал, словно шимпанзе, кружился в обнимку с ветром, увлекая Вилла за собой, взбивал чечеткой пыль, откинул голову назад, лая на луну.

— Смерть смешна, будь она проклята! Наклон… два… три… Ножками, ножками… «Далеко на Лебединой» — как там дальше, Вилл? «Далеко, далеко!» Вилл, не слышу твой богомерзкий голос! Паршивое девичье сопрано. Воробей в жестяной банке. Прыгай, парень!

Вилл подпрыгнул, присел, щеки его разгорелись, в горле щипало, как от лимона. В груди словно надувался шар.

Отец сосал серебряную гармонику.

— «Там, где наши старики»… — подсказал Вилл.

— Так держать! — крикнул отец.

Шаг, подскок, прыжок, пробежка.

Где Джим? Джим был забыт.

Отец пощекотал Виллу ребра.

— «Женщины Кейптауна песни распевают!»

— Ай-люли! — выкрикнул Вилл. И повторил нараспев: — Ай-люли!

Шар продолжал расти. Что-то щекотало в горле.

— «Ипподром кейптаунский флаги развевает!»

— Ай-люли-люли-люли!

Мужчина и мальчик прошлись менуэтом.

И в разгар танца свершилось.

Вилл почувствовал, как шар внутри него разросся дальше некуда.

Он улыбнулся.

— Что я вижу? — поднял брови отец.

Вилл фыркнул. Вилл захихикал.

— В чем дело? — спросил отец.

Сила взрыва горячего шара раздвинула зубы Вилла, откинула его голову назад.

— Папа! Папа!

Он подпрыгнул. Он схватил отца за руку. Он скакал, как безумный, гикая, крякая по-утиному, кудахтая по-куриному. Хлопал себя ладонями по прыгающим коленям. Разметывал пыль подметками.

— «О Сусанна!»

— «Не плачь ты…»

— «…беспрестанно!»

— «Вернулся ведь я…»

— «..домой…»

— «… и банджо мое…»

Вместе:

— «…со мной!»

Гармоника билась о зубы, сипя, и отец извлекал из нее громогласные аккорды безудержного веселья, кружа и ударяя себя по пяткам.

— Ха! — Они столкнулись, еле устояли на ногах, стукнулись локтями, хохочущими головами. — Ха! О боже, ха! Господи, Вилл, ха! Ноги не держат! Ха!

И в разгар буйного хохота…

Чих!

Они круто развернулись. Они вытаращили глаза.

Кто лежит там на озаренной луной земле?

Джим? Джим Найтшейд?

Он шевельнулся! Рот приоткрылся, веки дрожат? Щеки порозовели?

Не гляди! Отец лихо закружил Вилла в новом танце. Они распевали, взмахивая руками, и губная гармоника сипела, давясь визгливыми звуками, и отец изображал то аиста, то индюка. Они прыгали туда-обратно через Джима, как через лежащий на траве валун.

— «Кто-то там на кухне с Диной! Кто-то там на кухне…»

— «…и я знаю кто-о-о!»

Губы Джима раздвинулись, пропуская язык.

Никто не заметил этого. Или не показал виду, боясь, что это случайно.

Дальше Джим управился сам. Его глаза открылись. Он смотрел на пляшущих сумасбродов. Невероятно: он вернулся из многолетнего странствия. И никто не встречает его возгласом: «Привет!» Знай отплясывают что-то вроде самбы. К его глазам подступили слезы. Но так и не пролились. Губы Джима изогнулись в улыбке. Он тихонечко хохотнул. Потому что… ну да! Это же балда Вилл и его сумасбродный старик отец, библиотекарь, прыгают перед ним, точно гориллы, дубася костяшками пальцев пыльный луг… Их лица не поддавались описанию. Плясуны наклонялись над ним, били в ладоши, шевелили ушами, обдавали его разливными каскадами звонкого хохота, которые ничто не могло остановить — хоть бы небо обрушилось на землю или земля разверзлась под ногами. Они стремились заразить Джима своей радостью, поджечь запал, чтобы вызвать сперва слабенький хлопок, потом выстрел и наконец оглушительный залп веселья!

И глядя вниз, и продолжая в лихой пляске разминать суставы, Вилл подумал: «Джим не помнит, что он был мертв, и мы не скажем ему, сейчас не скажем, потом когда-нибудь, только не…»

— Гоп-ля-ля! Гоп-ля-ля!

Они даже не стали говорить: «Здорово, Джим» — или: «Танцуй с нами», — просто взяли его за руки, как если бы он нечаянно упал и нужно было помочь ему вернуться в буйный хоровод. Они рванули Джима. Джим взлетел в воздух. Джим приземлился, танцуя.

И Вилл знал: взявшись за руки, соединив горячие ладони, они криками, веселыми возгласами заставили кровь опять струиться по жилам. Они подбросили Джима, словно новорожденного, потискали его грудь, шлепнули зад и наполнили его легкие радостным вдохом.

Затем отец нагнулся, и Вилл перепрыгнул через него и сам нагнулся, и отец перепрыгнул через Вилла, и оба замерли в ожидании, хрипло напевая, сладостно усталые, и Джим, сглотнув, взял разбег. Он почти перепрыгнул через отца Вилла, но тут все упали и покатились но траве, гикая и гукая, и в ушах их звучали трубы и цимбалы, как если бы сейчас шел первый год творения и веселье еще не было изгнано из рая.

Потом они вскинули ноги кверху, хлопнули друг друга по плечам и, просунув руки под колени соседа, закачались вместе из стороны в сторону, бросая друг на друга счастливые взгляды и постепенно усмиряясь, словно от легкого хмеля.

И когда они вдоволь наулыбались светлым факелам лиц, то перевели глаза на простертый перед ними луг.

И черные стойки шатров громоздились подобно костям на слоновьем кладбище, и рваный брезент колыхался, будто лепестки огромной черной розы.

Их было только трое в этом спящем мире, три диковинных кота купались в лунном свете.

— Что тут было? — спросил Джим наконец.

— Чего только не было! — воскликнул отец Вилла.

И они опять рассмеялись, но внезапно Вилл прижал Джима к себе и расплакался.

— Ну, — сказал Джим и повторил негромко несколько раз. — Ну… Ну…

— О Джим, Джим, — вымолвил Вилл. — Мы будем друзьями на все времена.

— Конечно, ну конечно же. — Джим как-то странно притих.

— Все в порядке, — сказал отец Вилла. — Поплачьте немного. Все страшное позади. Потом еще насмеемся, как пойдем домой.

Вилл отпустил Джима.

Они встали и выпрямились, глядя друг на друга. Вилл с великой гордостью смотрел на своего отца.

— О папа, папа, ты справился, это все ты!

— Нет, мы вместе.

— Но без тебя все кончилось бы плохо. О папа, я тебя никогда не знал. Теперь-то знаю.

— Знаешь, Вилл?

— Провалиться мне на этом месте!

В глазах каждого другой был окружен мерцающим влажным сиянием.