Книги крови V—VI: Дети Вавилона

Теперь повелитель Билли поднимал свою разбухшую голову, и вечный ветер с тех голубых улиц вдувал в его лошадиную гриву яростную жизнь. Вместе с ветром прилетали те самые голоса, которые Клив слышал прежде, — всхлипы сумасшедших детей, нечто среднее между слезами и воем. Будто подбодренное ими, существо потянулось к Билли и схватило его; мальчик подернулся дымкой. Билли не вырывался из объятий, а скорее отвечал на них. Клив, не в силах наблюдать эту ужасную близость, зажмурил глаза. Когда — секунды или минуты спустя? — он открыл их, объятия разомкнулись.

Существо развеивал ветер. Оно дробилось на части, куски шелушащегося тела летали по улицам, словно мусор, гонимый воздушными потоками. И это словно стало сигналом: рассыпалась вся сцена, улицы и дома поглотила пыль, они удалялись. И еще до того, как последние лоскутья тени пропали из поля зрения, город исчез. Клив обрадовался его исчезновению.

Реальность, сколь бы мрачной она ни была, предпочтительнее такой опустошенности. Крашеная стена, кирпич за кирпичом, проявлялась вновь, Билли, освобожденный из объятий хозяина, снова втиснулся в прочную геометрию камеры. Он стоял и глядел на свет в окне.

Клив той ночью опять не спал Лежа на своем несминаемом матрасе и глядя вверх, на сталактиты краски, застывшей на потолке, он гадал, обретет ли когда-нибудь вновь утраченную в сновидениях безопасность.

Солнечный свет отличался истинным артистизмом. Он искрился и блистал, подобно продавцу мишуры, страстно желающему ослепить и сбить с толку. Но под сверкающей поверхностью пряталось иное состояние: то, которое солнечный свет, вечный угодник толпы, думал утаить. Оно было отвратительным, ужасающим и безнадежным Ослепленные зрители даже мельком никогда такого не видели. Но Клив теперь знал, каково отсутствие солнца; он прочувствовал его в сновидениях и, оплакивая потерю своего неведения, понимал, что больше не сможет вернуться вспять — в зал, где стоят зеркала света.

Он изо всех сил старался скрыть от Билли произошедшую перемену. Мальчик не должен догадаться о том, что Клив подслушивал. Однако таиться было почти невозможно. На следующий день Клив пытался делать вид, будто ничего не произошло, но спрятать беспокойство не смог. Тревогу невозможно контролировать, она сочилась из пор, как пот. Мальчик все знал; без сомнения, он знал. И немедленно высказал свое подозрение. Когда после дневной работы в мастерской они вернулись в камеру, Билли живо взял быка за рога.

— С тобой сегодня что-то не так?

Клив принялся перестилать постель, боясь взглянуть на Билли.

— Ничего особенного, — откликнулся он. — Чувствую себя неважно, вот и все.

— Плохо спал ночью? — спросил мальчик.

Клив чувствовал, как взгляд Билли обжигает его спину.

— Нет, — ответил он, выдержав паузу, чтобы ответ прозвучал не слишком быстро. — Я принял твои таблетки, как обычно.

— Хорошо.

Диалог прервался, и Клив закончил приводить в порядок постель молча. Но растянуть это занятие надолго ему не удалось. Когда он отвернулся от койки, Билли сидел за небольшим столом, держа в руках одну из книг Клива. Мальчик небрежно пролистывал том, какие-либо признаки подозрительности исчезли. Однако Клив знал, что внешнему виду лучше не доверять.

— Зачем ты это читаешь? — спросил Билли.

— Чтобы убить время, — ответил Клив, залезая на верхнюю койку и вытягиваясь там, что, естественно, мгновенно уничтожило результаты его труда.

— Нет. Я не спрашиваю, зачем ты читаешь книги. Я спрашиваю, зачем ты читаешь именно эти книги? Всякие глупости о грехе?

Клив едва расслышал вопрос Здесь, на койке, он слишком ясно вспомнил впечатления нынешней ночи. Он вспомнил также, что тьма и сейчас наползает опять на край мира. При этой мысли ему показалось, будто содержимое желудка подступило к горлу.

— Ты меня слышишь? — окликнул его мальчик.

Клив пробормотал, что слышит.

— Ну так зачем эти книги? О проклятии и прочем?

— Кроме меня, их в библиотеке никто не берет, — ответил Клив с трудом, потому что боялся проговориться, ибо другие, невысказанные слова были куда важнее.

— Значит, ты не веришь в то, что там написано?

— Нет, — сказал он. — Нет, я не верю ни единому слову.

Мальчик некоторое время молчал. Клив не смотрел на него, но слышал, как Билли переворачивает страницы. Затем прозвучал другой вопрос, заданный более спокойно.

— Ты когда-нибудь боялся?

Тема беседы от чтения перешла к чему-то более насущному. Зачем Билли спрашивает про страх, если сам не боится?

— А чего мне пугаться? — спросил Клив.

Краем глаза он заметил, что мальчик пожал плечами, перед тем как ответить.

— Того, что происходит, — сказал он безразличным голосом. — Того, с чем ты не можешь совладать.

— Да, — произнес Клив, не ведая, куда заведет этот обмен репликами. — Да, конечно. Иногда я боюсь.

— И что ты тогда делаешь? — задал вопрос Билли.

— Ведь тут ничего не поделать, так? — отозвался Клив. Голос его звучал приглушенно, как и голос самого Билли. — Я перестал молиться в то утро, когда умер мой отец.

Он услышал мягкий хлопок — Билли закрыл книгу. Клив чуть повернул голову, чтобы видеть мальчика. Билли не смог скрыть своего волнения. Он боялся. Клив понял: мальчик не хочет, чтобы снова настала ночь, даже больше его самого. Осознание общего страха ободрило Клива. Возможно, мальчик не полностью подчинен тени; возможно, удастся упросить его показать выход из этого засасывающего кошмара.

Он сел прямо. Голова его почти доставала до потолка камеры. Билли прервал свои размышления и взглянул наверх; лицо его представляло собой мертвенно-бледный овал подрагивающих мышц Пришло время все сказать. Именно сейчас, пока свет на этажах не выключили и камеры не заполнили тени. Потом не будет времени для объяснений — мальчик затеряется в городе, недосягаемый для уговоров.

— Мне снятся сны! — произнес Клив. Билли ничего не ответил, просто смотрел пустыми глазами. — Мне снится город.

Мальчик не реагировал. Он явно не собирался по собственной воле что-либо разъяснять, его следовало подтолкнуть.

— Ты знаешь, о чем я говорю?

Билли покачал головой.

— Нет, — ответил он легко. — Мне никогда не снятся сны.

— Они всем снятся.

— Значит, я их не помню.

— А я помню, — сказал Клив. Он решил продолжить разговор, не позволив Билли вывернуться. — И во сне я вижу тебя. Там, в городе.

Теперь мальчик слегка вздрогнул Клив заметил это и убедился, что не зря тратит слова.

— Что это за место. Билли? — спросил он.

— Откуда мне знать? — отозвался Билли. Он, кажется, был готов рассмеяться, а затем передумал. — Я не знаю, понял? Это твои сны.

Прежде чем Клив смог ответить, он услышал голос надзирателя. Тот двигался вдоль камер, напоминая, что надо укладываться. Очень скоро свет погасят, и Клив будет заперт в этой узкой камере на десять часов. Вместе с Билли и призраками.

— Прошлой ночью… — начал он, опасаясь без подготовки заговорить о том, что увидел и услышал. Но еще больше его страшила перспектива провести целую ночь в том городе, в одиночестве, в темноте. — Прошлой ночью я видел… — Он запнулся. Почему не приходят слова? — Видел…

— Что видел? — требовал ответа мальчик. Лицо его ничего не выражало, прежний трепет мрачного предчувствия исчез. Возможно, он тоже услышал слова надзирателя и осознал, что ничего тут не поделаешь, что нет способа предотвратить наступление ночи.

— Что ты видел? — настаивал Билли.

Клив вздохнул.

— Я видел мою мать, — ответил он.

Мальчик выдал свое облегчение легкой улыбкой, пробежавшей по его губам.

— Да… Я видел мать. Отчетливо, как в жизни.

— И это расстроило тебя? — спросил Билли.

— Иногда сны огорчают.

Надзиратель дошел до камеры Б.3.20.

— Выключить свет через две минуты, — приказал он на ходу.

— Тебе необходимо принять еще несколько таблеток, — посоветовал Билли, кладя книгу на стол и подходя к койке. — Тогда ты будешь как я. Никаких снов.