Книги крови V—VI: Дети Вавилона

— Ты знаешь, кто там похоронен?

— Несколько очень испорченных джентльменов, — ответил Епископ, словно нежно журил их за содеянные проступки.

— Ты слышал о человеке по имени Эдгар Тейт?

Епископ поднял брови, его жирный лоб прорезали морщины.

— Святой Тейт? Да, конечно. Его непросто забыть.

— Что ты о нем знаешь?

— Он убил жену, потом детей. Орудовал ножом так же легко, как я дышу.

— Убил всех?

Епископ вставил новую сигарету в толстые губы.

— Может, и не всех, — сказал он, щуря глаза, словно хотел припомнить детали, — Может, кто-то из них и выжил. Скорее всего, дочь… — Он пренебрежительно пожал плечами. — Я не слишком хорошо запоминаю жертв. Да и кто их помнит? — Он уставился на Клива ласковыми глазами, — С чего ты так интересуешься Тейтом? Его повесили до войны.

— В тридцать седьмом. Уже порядком разложился, правда?

Епископ предостерегающе поднял указательный палец.

— Э, нет, — сказал он. — Видишь ли, земля, на которой построена эта тюрьма, имеет особые свойства. Тела, в ней похороненные, не гниют так, как повсюду.

Клив бросил на Епископа недоверчивый взгляд.

— Это правда, — заверил толстяк. — У меня есть точные данные. И поверь, когда бы ни выкапывали тело из земли, его всегда находили в почти безупречном виде. — Он воспользовался паузой, чтобы прикурить сигарету, сделал затяжку и теперь выпускал изо рта дым вместе со словами. — Когда придет конец света, добрые люди из Мэрилебоун и Кэмден-тауна поднимутся — гниль да кости. А грешники поскачут к Страшному суду свеженькие, как будто только что родились. Представляешь?

Этот парадокс восхищал его, широкое толстое лицо светилось от удовольствия.

— Ах, — задумчиво произнес он, — и кого же тогда назовут испорченным?

Клив так никогда и не узнал в точности, как Билли попал в садоводческий наряд, но он это сделал Возможно, юноша обратился прямо к Мэйфлауэру, который убедил вышестоящее начальство, что Тейту можно доверить работу на свежем воздухе. Как бы то ни было, он что-то придумал, и в середине недели, когда Клив узнал о местоположении могил, Билли оказался снаружи. Холодным апрельским утром он стриг газон.

Информация о том, что произошло в тот день, просочилась по тайным каналам приблизительно ко времени отдыха Клив услышал рассказ из трех независимых источников, ни один из которых не был на месте действия. Отчеты различались в деталях, но явно сходились по сути.

В общих чертах говорилось следующее: садоводческий наряд, четыре человека под присмотром тюремщика, двигался вокруг блоков. Они приводили в порядок газоны, выпалывали ненужную траву и готовили землю к весенним посадкам. Охрана была не на высоте: прошло две или три минуты, прежде чем тюремщик; заметил, что один из подопечных тихо ускользнул Подняли тревогу, однако долго искать не пришлось. Тейт не пытался убежать, а если и пытался, то припадок особого рода разрушил его планы. Его обнаружили — и тут версии значительно расходятся — на газоне у стены. Тейт распростерся на траве. Некоторые утверждали, что лицо его было черным, тело завязано узлом, а язык почти откушен; другие говорили, что он лежал вниз лицом, разговаривал с землей, всхлипывал и о чем-то молил Последовал вывод, что мальчик лишился рассудка.

Сплетни поставили Клива в центр внимания, что ему очень не нравилось. Весь следующий день у него не было ни одной спокойной минуты, поскольку люди хотели знать, каково жить в одной камере с психом. Но Клив отвечал, что Тейт был идеальным соседом, спокойным, неприхотливым и безусловно вменяемым. Ту же историю он рассказал и Мэйфлауэру, когда на другой день его подробно допросили; позднее повторил ее тюремному врачу. Клив и не заикнулся об интересе Тейта к могилам и стал присматривать за Епископом, требуя, чтобы тот тоже молчал. Епископ согласился подчиниться при условии, что в свое время ему поведают обо всем во всех подробностях. Клив пообещал, и Епископ, как приличествовало его гипотетическому духовному сану, свое слово сдержал.

Билли отсутствовал в камере два дня. Тем временем Мэйфлауэр перестал дежурить в этом тюремном секторе. На его место из блока Д перевели некоего Девлина. Слава о нем шла впереди него: похоже, он не был склонен к состраданию. Впечатление подтвердилось, когда в день возвращения Билли Тейта Клива позвали в кабинет Девлина.

— Мне говорили, что вы с Тейтом близки, — заявил Девлин. Лицо его было тверже гранита.

— Не совсем, сэр.

— Я не собираюсь повторять ошибку Мэйфлауэра, Смит. Насколько я знаю, Тейт доставляет неприятности. Я буду следить за ним с зоркостью ястреба, а когда меня нет, ты будешь делать это вместо меня, понял? Достаточно ему скосить глаза в сторону, и я выкину его отсюда в специальное подразделение раньше, чем он успеет пернуть. Я понятно говорю?

— Отдал почести, да?

Билли очень похудел в больнице, и трудно было даже вообразить, сколько этот скелет весит. Рубашка висела мешком, ремень застегивался на самую последнюю дырку. Худоба сильнее обычного подчеркивала его физическую уязвимость. Удар боксера полулегкого веса свалил бы его с ног, подумал Клив. Но худоба придала его лицу новую, почти отчаянную напряженность. Казалось, он состоит из одних глаз, да и те растеряли весь свой солнечный свет. Ушла и притворная пустота взгляда, сменившись сверхъестественной целеустремленностью.

— Я задал вопрос.

— Я тебя слышал, — ответил Билли. Солнца сегодня не было, но он все равно смотрел на стену. — Да, если тебе необходимо знать, я отдал почести.

— Мне велено присматривать за тобой. Девлин велел. Он хочет убрать тебя отсюда. Может, и совсем перевести.

— Перевести? — Билли посмотрел на Клива так испуганно и беззащитно, что его взгляд трудно было вынести более пары секунд. — Подальше отсюда, ты это имеешь в виду?

— Думаю, так.

— Они не могут!

— Они могут. Они называют это «поездом призраков». Сейчас ты здесь, а через минуту…

— Нет, — сказал мальчик, внезапно сжав кулаки. Он начал дрожать, и на мгновение Клив испугался, что будет второй припадок. Но усилием воли Билли справился с дрожью и опять направил взгляд на сокамерника. Ссадины и синяки, полученные от Лоуэлла, стали желтовато-серыми, они еще долго не исчезнут; на щеках выступила бледно-рыжая щетина. Клив против желания ощутил прилив тревоги.

— Расскажи мне, — попросил Клив.

— Что рассказать? — отозвался Билли.

— Что случилось у могил.

— Я почувствовал головокружение. Упал. Очнулся уже в госпитале.

— Так ты сказал им, верно?

— Так и было.

— Не так, насколько слышал я. Почему бы тебе не объяснить, что в действительности произошло. Я хочу, чтобы ты доверял мне.

— Я доверяю, — сказал юноша. — Но, видишь ли, я должен сохранить все в секрете. Это — между мной и им.

— Тобой и Эдгаром? — переспросил Клив, и Билли кивнул. — Между тобой и человеком, убившим всю свою семью, кроме твоей матери?

Билли явно был напуган тем, что Клив в курсе дела.

— Да, — кивнул он после раздумья. — Да, он убил их всех. Он бы убил и маму, если бы она не убежала. Он хотел стереть свою семью с лица земли. Чтобы не осталось наследников, чтобы не нести плохую кровь.

— Твоя кровь плохая, да?

Билли позволил себе слабо улыбнуться.

— Нет, — ответил он. — Я так не думаю. Дед ошибался. Времена изменились, разве не так?

Он сумасшедший, подумал Клив. С быстротой молнии Билли уловил его настроение.

— Я не сумасшедший, — сказал он — Скажи им. Скажи Девлину и любому, кто спросит. Скажи всем — я агнец. — Его глаза опять горели неистовством. «В нем ничего нет от агнца», — подумал Клив, но воздержался от того, чтобы сказать это вслух, — Они не должны перевести меня отсюда, Клив. После того, как я подошел так близко. У меня здесь дело. Важное дело.

— С покойником?

— С покойником.

Если Кливу он объявил свою новую цель, то с другими заключенными его отношения строились иначе. Он не отвечал ни на вопросы, ни на оскорбления, которыми его осыпали. Его внешнее пустоглазое безразличие было безупречным. Клив поражался: мальчик мог бы сделать актерскую карьеру, не будь он профессиональным безумцем.