Судья

Женщина смотрела на нее неподвижным взглядом рептилии. Поджала сухие губы.

— Нет, не надо. Спасибо, — мертвым тоном отчеканила она.

И уткнулась в журнал.

Инна прочистила горло.

— Я от Павла. Он сказал…

— Я не знаю никакого Павла, — отрезала женщина, не поднимая глаз. — Убирайтесь.

Павел с улыбкой взглянул на нее.

— Ну? Что она сказала?

— Ей не нужны от тебя гостинцы, — раздраженно сказала Инна, положив яблоки на тумбочку. — И она тебя не знает.

Павел помрачнел.

— Это конец, — прошептал он. — Конец всему.

— О чем ты? Какой еще конец?

Павел лег набок, отвернувшись от нее, и замер. Инна без труда поняла безмолвный намек. Она развернулась и направилась к выходу.

На пороге ее остановил резкий голос Павла:

— Мальчик или девочка?

Инна обернулась. Павел лежал к ней спиной, не шевелясь. Было абсолютно невозможно поверить, что он сейчас задал вопрос.

— Девочка.

— Слава богу, — казалось, этот странный чужой голос сам исходит из горла неподвижного Павла, без напряжения голосовых связок. — Если подумать…

Павел задышал глубоко и ровно.

Инна осторожно спускалась по лестнице, держась за перила. Два подростка, парень и девушка, с хохотом взбегали по лестнице ей навстречу. Девушка грубо задела Инну локтем. Инна остановилась, испуганно прислушиваясь к ощущениям в животе. Она так привыкла беспокоиться о жизни, растущей в ее чреве, что почти не замечала терзающей сердце постоянной тревоги. Каждый раз, когда опасность становилась реальной — ее толкали на улице, во время перехода через дорогу, или Инне случалось споткнуться — тревога возвращалась во всей страшной силе.

Ребенок не шевельнулся. Инна расслабилась, с облегчением выдохнув воздух. Начала спускаться по лестнице.

В фойе она вспомнила, что забыла в палате сумочку.

Павел лежал в той же позе. Она поправила одеяло, закрыла окно. Взяла сумочку и села на соседнюю койку, чтобы перед спуском дать отдых позвоночнику. В ее сознании возникали разные мысли о будущем. Что их ждет? Хотелось бы, чтобы все сложилось хорошо, но так не бывает. Что-то будет хорошо, а что-то, надо думать, будет плохо. Ну и пусть. Главное, чтобы это «плохо» не касалось семьи. Они с Павлом через многое прошли вместе, многое преодолели. Они справятся.

Инна прислушалась. Только сейчас ее поразила странная тишина в палате. Секунду спустя она поняла, что было тому причиной.

Девушка вскочила и, с трудом сдерживая панику, начала трясти Павла за плечо.

— Паша, Паша, проснись! Утро, пора вставать!

Он завалился на спину. Глаза сомкнуты, рот приоткрыт.

Инна не закричала, чтобы позвать на помощь. Она не хотела выглядеть истеричкой. И какая-то ее часть отказывалась признать страшную правду. Словно от ее поведения зависело, мертв Павел или нет.

Она осторожно, чуть не на цыпочках, прошла в сестринскую. Медсестры, хохоча, пили чай с конфетами. На экране телевизора шли заключительные титры очередной серии «мыльной оперы». За кадром звучал печальный мужской голос: «Вечная любовь, верны мы были ей/ Но время зло для памяти моей…»

— Что вам? — одна из сестер взглянула на Инну фирменным русским взглядом: «Какого хрена ты явилась?»

— С больным в 318-й что-то не так, — как можно спокойней сказала Инна.

Сестры переглянулись.

— Что «не так»? — спросила другая сестра, дородная баба в очках. Губы ее были испачканы шоколадом.

— Он не дышит.

Медсестры, снова переглянувшись, расхохотались.

— Господи, беда с вами, — толстая медсестра, с трудом поднявшись со стула, утиной походкой направилась к выходу. — Кто там? Покровский? Да он дрыхнет, наверное.

Шумно сопя, медсестра подошла к постели больного.

— Эй, жених, вставай, хватит пугать!

Она потрясла Павла за плечо. Его голова в бинтах безвольно моталась на подушке. Медсестра изменилась в лице. В глазах за стеклами очков появился испуг.

— Э, парень, — она потрясла Павла за ногу. Никакой реакции.

Сестра повернулась к Инне.

— Подождите здесь, я врача позову.

Несколько минут Инна ждала, когда придет врач, и эти минуты она будет помнить до самой смерти. Она стояла в центре палаты, парализованная ужасом, и неотрывно смотрела на Павла, словно взглядом пыталась заставить его пошевелиться. Несколько раз ей казалось, он пошевелился, но секунду спустя Инна понимала — обман зрения. И каждый раз это ее неприятно поражало.

В коридоре хлопали дверью, люди входили и выходили, смеялись, кричали. В сестринской бормотал телевизор. Инна до самого конца надеялась, что все еще можно исправить. Сейчас придет врач, и решит все проблемы. Выяснится, что Павел не мертв, он просто без сознания. Павел не может умереть так внезапно, так обыденно. В фильмах люди умирают с треском и блеском, в жестокой схватке с силами Зла.

Он не может, черт побери, не имеет права оставить ее СЕЙЧАС! У них будет ребенок! Павел ей необходим, как воздух. Бог не может отнять его теперь, когда все страшное позади, не может быть таким жестоким!

Но все это — ужас внезапного краха всех надежд и миллионы новых надежд, порожденных этим ужасом — ощущалось на уровне подсознания. Сознание Инны сразу приняло случившееся. Поэтому впоследствии девушка не помнила, что испытывала в тот момент, и гордилась своим хладнокровием сильной женщины.

В палату вошел врач, усталый ангел в белом халате. Сердце Инны радостно затрепыхалось.

Врач взял руку Павла, прощупал пульс, поднял веко, посветил фонариком.

— Идите сюда.

Инна несмело приблизилась. С каждым шагом ее ужас усиливался, а надежда угасала.

Она ахнула. Глазное яблоко Павла стало рубиново-красным из-за лопнувших сосудов.

— Геморрагический инсульт, — врач опустил веко. — Вы не в курсе, у пациента никогда не было черепно-мозговой травмы?

— Была, — Инна с трудом узнавала свой голос. — Давно. Лет семь назад.

Врач, сняв очки, покачал головой.

— Удивительно, что он прожил так долго.

Инна разрыдалась. Врач велел отвезти ее домой.

Она смутно помнила, как ее вывели из палаты, проводили вниз по лестнице, через фойе и парадную, открыли дверцу такси. Не помнила, как оказалась дома.

Очнулась в собственной постели. За окном беззубо скалилась луна.

Девочка толкнула ножкой.

Инна, гладя живот, прошептала:

— Тихо, тихо. Все хорошо.

Она снова провалилась в сон.

Разбудил ее звук разбитого стекла.

Девушка села на постели. Внизу, в гостиной, снова послышался звон осколков.

Инна вылезла из теплой постели, в одной ночной рубашке, босоногой спустилась по лестнице.

Ковер усыпали блестевшие в лунном свете осколки стекла. Среди осколков валялись круглые камни размером с мужской кулак. Девушка, бледнея, подошла к окну.

У дома стояли люди в черных куртках. Потрясая деревянными молотками, они орали:

— Выходи, сука!

— Проститутка ебаная!

— Мы тя уроем, сука!

Вскрикнув, Инна попятилась. Стараясь не наступать на осколки, бросилась к комоду, на котором лежал мобильник. Позвонила в милицию:

— Алле, это Инна Нестерова, — сказала она, тревожно поглядывая в окно. — В мой дом пытаются проникнуть неизвестные.

— Назовите адрес, — спокойно ответила дежурная.

Инна, медленно опуская руку с мобильником, расширенными глазами уставилась в окно.

За окном метались языки пламени. Стекло начало плавиться. В гостиную потянуло гарью.

Они подожгли дом!

Инна, не соображая, что делает, бросилась к двери, распахнула — коридор уже охвачен огнем, в гостиную дохнуло жаром. Инна с криком бросилась к черному ходу через стену огня. Девушка чувствовала, как занялись ее волосы, пламя кусало за ноги, но мысли ее были только о ребенке. Она бежала к лестнице в подвал, часть ее сознания с ужасом отмечала лижущие стены языки пламени — роскошные картины потекли маслом, превращаясь в аляповатую мазню, и охваченные огнем рамы падали со стен. Послышался оглушающее громкий хлопок, затем — очередь выстрелов и звуки лопнувшего стекла — взрывались бутылки в мини-баре.