Судья

Шли секунды. Быстров, не шевелясь, молча смотрел на Валерия Георгиевича.

Улыбка бизнесмена поблекла.

Баринов отступил на шаг.

— Нет, — сказал Быстров, играя желваками. — Друзьями мы не будем. Надеюсь, мы станем врагами. А это, гнида, тебе за Точилина и его семью.

Наклонившись к коротышке, капитан плюнул ему в лицо.

Оператор на миг опешил, но профессионализм вернул ему самообладание. Он крупным планом снял красное от гнева, растерянное лицо Баринова со сползающим по переносице жирным плевком.

В бессильной злобе бормоча проклятия, Баринов достал платок и утер лицо. Быстров, криво усмехнувшись, кивнул.

— Еще увидимся.

Протолкнувшись через толпу журналистов, направился к месту, где умирал Андрей Белкин.

За его спиной Баринов, вновь широко улыбаясь, поднял руку.

— Все в порядке, господа! Не обращайте внимания! Мой адвокат с этим разберется!

Лежа на земле, Белкин конвульсивно дергал ногой. Его голова моталась из стороны в сторону. Белое одеяние на груди и животе насквозь пропиталось кровью. На хищных губах застыла торжествующая улыбка.

Павел и Инна, держась за руки, молча смотрели, как умирает Судья. В глазах Инны Быстров увидел сострадание. Павел сурово хмурился.

Он повернул голову, встретил взгляд капитана.

— Помните, что я сказал, капитан. Он — не самая опасная персона в этом городе.

Быстров кивнул. Оба покосились на Баринова, который с пафосом рассказывал журналистам о том, что произошло в парке в День Города.

Быстров, опустившись на одно колено, склонился над Белкиным:

— Господин Белкин, вы обвиняетесь в предумышленном убийстве Вадима Нестерова, а также в иных серийных убийствах, совершенных в городе Высокие Холмы за последний год. Вы имеете право…

Он осекся. Лицо Андрея исказилось от мучительного усилия. Он чуть приподнялся и открыл рот, намереваясь, очевидно, сообщить что-то личное и важное. Но выдавил лишь хриплый булькающий звук. На губах вздулся кровяной купол и тут же лопнул, оросив подбородок Андрея темно-красными каплями.

Голова его бессильно опустилась на землю.

Павел, оттолкнув Быстрова, опустился на землю, склонился к самому лицу умирающего.

— Что ты хочешь сказать? Говори скорее, я слушаю.

Андрей, собрав остатки сил, слабо шевельнул губами. Кроме Павла, никто не расслышал ни звука.

«Айлатан», прошептал Андрей.

И замер с застывшей на окровавленных губах блаженной улыбкой. В глазах отражалось голубое небо.

Павел поднялся, серьезно глядя на мертвеца.

— Отмучился…

— Что Он сказал? — спросил Быстров.

Павел покачал головой.

Подошли с носилками люди в белых халатах. Медбрат взял руку Андрея, прощупал пульс. Поднял веко, посветил фонариком.

— Мертв. Ваня, давай его погрузим.

Павел обнял Инну, устало улыбнулся.

— Пойдем домой? — предложила она.

— Читаешь мои мысли, — сказал он.

И поцеловал ее.

Некоторое время они стояли, глядя, как тело Андрея накрывают простыней, поднимают носилки и погружают труп в салон «скорой помощи». Они не заметили, как Быстров покинул их.

Тот, пройдя несколько шагов в сторону аллеи, неожиданно свернул к эстраде.

Взошел на сцену. На бетонном покрытии лежал деревянный молоток Судьи, потемневший и разбухший от впитавшейся в дерево крови. Круглая головка во вмятинах от многочисленных ударов по кости. Молоток давно должен бы расколоться, но от него отлетело лишь несколько маленьких щепочек.

Быстров, руки в карманах, несколько минут пустым взглядом смотрел на молоток. Парк, вой сирен «скорой помощи», люди вокруг, яркое солнце в голубом небе — все исчезло, остался только молоток.

Быстров огляделся. Павел и Инна, поддерживая друг друга, шли к поджидавшему у бордюра такси. Чернухин у машины разговаривал с одним из молодцев. Двое омоновцев, заковав Илью Бубнова в наручники, вели его к машине. Илья трясся и жалобным дрожащим голосом умолял дать ему дозу, одну, всего одну, последнюю…

Быстров нагнулся, поднял молоток и, пока никто не видит, сунул за пазуху, прикрыв голубой форменной рубашкой. Головка молотка слегка выпирала под рубашкой, но Быстров инстинктивно ощущал, что никто не заметит. Молоток зрим лишь для тех, кто создан для него. Быстров чувствовал: он — создан.

Они с Чернухиным курили у машины, шутили, смеялись. Чернухин ничего не заметил. К капитану подходили разные люди, поздравляли с победой, хлопали по плечу, жали руку — и никто не спросил: «Слушай, а что это у тебя там под рубашкой?»

Глава 47. «И восходит солнце…»

Павел, сидя на постели, смотрел на спящую Инну. Он пытался разобраться в том, что чувствует к ней.

Павел протянул руку, неловко поправил одеяло. Инна чуть слышно простонала во сне.

Я спас ее. Я вытащил эту девушку с того света. И теперь меня мучает тот же вопрос, что и прежде: зачем? Теперь, когда она рядом, цела и невредима, мне хочется, чтобы Инны не было. Что за нелепое свойство человеческого сердца! Мы всей душой жаждем вернуть утраченное, и как только получаем то, что хотим, уже мечтаем от него избавиться.

Я же знаю, что люблю эту несчастную. Но люблю ли я ее? Что я знаю о ней? Я не знаю, что Инна обо мне думает. Не знаю, чего хочет.

На миг Павла охватил страх, что Инна может умереть во сне. Он протянул руку, чтобы потрясти ее за плечо, закричать: «Инна, проснись! Тебя нельзя спать!» Но вовремя остановился. Страх заставляет делать глупости.

Он встал, прошелся по комнатам, где царили темнота и тишина. Вот оно — счастье. Ничего мне не надо, кроме мрака и безмолвия.

Сколько мы уже с Инной? Почти год. И все так же, как в первую встречу. Ничего не изменилось. Я думал, ребенок что-то изменит. Но ребенок ничего не изменил. Значит, никакой любви нет. Нет слияния душ или чего-то в этом роде. Я целовал Инну. Я разговаривал с Инной. Я спал с Инной. Черт возьми, я спас ее от смерти, я был в ней! И все равно остался ей чужим. Каждый из нас одинок, и любая связь между людьми — иллюзия. Ни горе, ни радость их не объединяют. Они приходят на миг, чтобы уйти навсегда.

В зале он остановился, схватившись за голову. Резкая боль билась под стенками черепа. Павел открыл глаза и увидел в воздухе пятна — красные, желтые, черные. Пятна корчились в темноте, как языки адского пламени. Павел не чувствовал страха. С любопытством ребенка он любовался живыми пятнами. Спустя минуту боль прекратилась, и пятна исчезли.

Вспыхнул свет. Инна молча прошла мимо Павла, встала у окна.

Павел хотел подойти к ней, обнять, сказать что-нибудь ласковое. Но понял, что не может. Так странно видеть ее живой и мертвой одновременно. Этот холодеющий труп с остекленевшими глазами, истекающий кровью, сейчас стоит у окна, спрятавшись под оболочкой молодой, красивой, живой девушки.

— Здесь холодно, — сказала Инна, глядя в окно. — И темно. Здесь всегда так?

Павел сел на диван. Нахмурился.

— Нет. Иногда здесь светит солнышко, и бывает довольно-таки тепло.

Он потер лоб.

— Ты вспомнишь, — сказал он, убеждая не столько ее, сколько самого себя. — Со временем ты все вспомнишь.

Инна вдруг рассмеялась — нервно, истерично.

— Что?

Она повернулась к Павлу. Павел увидел на лице Инны знакомую фальшивую улыбку.

— Знаешь, сегодня за ужином я вдруг поняла — у еды нет вкуса. Вообще нет. Нам только кажется, что пища имеет вкус. Но мы просто сами его придумываем.

Инна вновь захохотала. Ее лицо вдруг исказилось мучительной гримасой. Схватившись за живот, Инна побежала в ванную. Павел слушал, как ее рвет, и не знал, плакать или смеяться.

Девушка вернулась, утирая рот белым платком.

— Никогда не думала, что блевать так приятно. Значит, у нас есть будущее.

— Да, — сказал Павел. — Этим можно утешаться, правда?

Глава 48. После бала

В несчастливом городе Высокие Холмы трагическое лето сменила сумрачная осень, и вместе с запахом гниющих листьев и надежд принесла во чреве эмбрионы новых событий.