Хьюстон, 2030

Его эвакуировали в плавучий госпиталь в порту Каракас. Госпитальное судно было переделано из бывшего круизного лайнера и носило гордое имя USNS «Санта Лючия [20]». Неофициальное название, которое дали этому плавучему госпиталю в войсках, было «Карибский Мусоровоз». Он был специально предназначен для солдат срочной службы с тяжелыми ранениями. Тех, у кого не было шансов вернуться действующую армию, и которые стали поэтому армии не нужны. На борту проводилось только «социально-оптимальное лечение», чем-то похожее на полевую хирургию времен Первой мировой войны: радикальные калечащие операции, никаких антибиотиков, никакой восстановительной терапии. Ни к чему тратить антибиотики на тех, кто не сможет вернуться в строй. Дорогие лекарства использовались в других госпиталях – для счастливцев с легкими ранениями, которых можно было вылечить для повторного использования на поле боя.

Уильям рассказал потом Марку, как он пытался убедить врачей попробовать сохранить ему хотя бы левую руку, однако вечно-занятые и хронически не выспавшиеся хирурги «Мусоровоза» на подобные дурацкие просьбы незадачливых пациентов внимания не уже обращали. В отделении сортировки, один из военных медиков грубо приказал раненому инженеру заткнуть пасть и приготовиться жить дальше без обеих рук. На вопрос Уильяма, что за качество жизни ему предстоит после подобной операции, последовал ответ, что долбаное качество жизни долбаных идиотов-рядовых, которые подрываются на долбаных минах в долбаных венесуэльских джунглях – к несчастью, именно сегодня не попало в список приоритетов плавучего госпиталя.

«Это называется «быстро и радикально», приятель. Я уверен, тебе даже понравится,» – заверил Уильяма военный хирург полтора часа спустя: «Радикальное лечение всегда более надежно. Через недельку снимем швы, – и будешь, как огурчик. Поверь мне на слово, солдат: никто из моих ампутированных еще не жаловался!»

Затем, несмотря на дальнейшие протесты Уильяма, несговорчивому пациенту вкололи побольше наркотиков, и забрали в операционную. Обе руки были ампутированы: правая по самое плечо, а от левой осталась лишь коротенькая бесполезная культяпка. Выбитый осколком правый глаз удалили полностью; менее пострадавший левый глаз был промыт, залеплен пластырем, и оставлен заживать сам по себе. Примерно через месяц молодой человек обнаружил, что остатки левого глаза не совсем бесполезны и позволяют кое-как различать свет и темноту. Второй врач предсказал верно: на хирургов Уильям не жаловался. Уже после операции он узнал, что в единственной операционной плавучего госпиталя проводили не менее двадцати операций в день. Каждая лишняя минута, которую уделил бы ему хирург, могла стоить жизни другому раненому. К тому же, молодому инвалиду объяснили, что без антибиотиков и тому подобных дорогостоящих лекарств, шансов на спасение конечностей у него все равно не было никаких.

Там же на борту бывшего лайнера, Уильям получил то, что называли «Мусоровозным набором»: комплект подержанной военной формы, медальку за ранение «Перпл Харт» и документы на почетное увольнение из Армии. Две недели спустя «Мусоровоз» благополучно пересек Карибское море и вывалил шестьсот свежеиспеченных инвалидов войны в порту Галвестон.

– Что за Ник Хобсон? – спросила Клэрис, наливая Марку и Уильяму цветочный чай.

– Из вечерних новостей. Это тот парень, которого вчера грохнули в лесу вместе с неизвестной пока девушкой, – Марк слишком устал сегодня чтобы поддерживать разговор о серийном убийце, – Лучше расскажи, как ваш день прошел.

– Отлично прошел! Насобирали сегодня целых двести пятьдесят три доллара, – ответила Клэрис, милостиво оставив в покое тему серийного убийцы, – Наш персональный рекорд. Ты знаешь, наш Билли теперь так классно собирает пожертвования! Сначала пошли на рынок. В будние дни по утрам на рынке неплохо подают. Постояли часа четыре… Потом кто-то сказал, что в благотворительной кухне дают жратву забесплатна. Мы, конечно, опоздали, овощей уже не было, зато получили по миске супа. Я, как всегда, занималась мытьем посуды. Потом пошли делать Маршрут, но прошли немного. С моим-то животиком, стало немного трудно ходить…

Она была на седьмом месяце беременности, и ее живот был на самом деле похож на барабан.

Несмотря на свои ужасные увечья, Уильям удивительно хорошо приспособился, подумал Марк. Это не было бы возможным без Клэрис. В памяти Марка великолепно отпечатался тот день, когда Клэрис неожиданно позвонила ему на служебный телефон. «Уильям мне звонил только что,» – выпалила она, позабыв про приветствия: «С плавучего госпиталя. – Санта-Лючия!»

«С плавучего госпиталя? Надеюсь, ничего серьезного?»

«Да нормально все. Операция прошла без осложнений. Ему обе руки отчекрыжили!»

«Что? Клэрис! Обе руки? Как это– отчекрыжили?»

«Ну, то есть – ампутировали. Говорит, что по самые плечи.»

«Черт! Несчастье-то какое!» – не мог поверить Марк.

«Почему несчастье?» – радостно завопила в трубку Клэрис: «У него все клево! Он сказал: госпиталь уходит из Каракаса на той неделе. Значит, всего через две недели наш Уильям будет дома! Живой! Живой! О, это так здóрово!»

«Здóрово? А как же – руки?» – Вот ведь дура, неожиданно раздалось в голове у Марка. И чему она, глупая, радуется?

«Да при чем тут, на фиг, руки? Главное – он живой! Живут же люди: и без ног, и без рук! А руки Уильяму можно будет сделать искусственные, так ведь? Бог поможет, мы и так проживем…»

Через десять дней она получила СМС: «Санта-Лючия» приходит завтра в полдень, родственники могут прибыть в порт, чтобы забрать своих инвалидов [21]. В конце ХХ века, словечко «инвалид» в Америке использовалось только в контексте исторических книг. Про Наполеоновские войны, к примеру. Полит-корректность была в большой моде. Про человека нельзя было сказать: «он – инвалид». Говорили: «с ограниченной подвижностью» или «с ограничениями по зрению». А вместо «мальчик-дебил», говорили: «нестандартно-одаренный ребенок». По мере того, как Соединенные Штаты вели малые и большие вооруженные конфликты, наполняя облезлые улицы разваливающихся мегаполисов безрукими и безногими калеками в потрепанной униформе, слово «инвалид» вползло в повседневный обиход. Кое-кто мрачно шутил: «инвалид» – это укороченное от «солдат».

Клэрис потом несколько раз пересказывала историю своей поездки в Галвестон. Автобус от Шелдон-Рез до Галвестона в прошлом году еще ходил, правда, уже, что называется, на честном слове. Клэрис не повезло. По дороге автобус пару раз ломался, и водителю приходилось останавливаться и копаться в двигателе. Когда они приехали в Галвестон, было далеко за полдень.

«Я помчалась в порт,» – рассказывала Клэрис: «Выбегаю, такая, на Уарф-стрит: нифига себе! По всей улице тащатся инвалиды на костылях. Большинство там было одноногих, да! В общем, прибежала на эту долбаную пристань. Типа: «уже рано»! Половина второго!»

«Стою на пристани – как последняя дура. Вокруг все мечутся: что-то сгружают, что-то загружают… Подходит медсестра. Говорит: кого-то ищешь, девушка? Я, начала, типа: Вы не знаете пациента? Уильям Пендерграсс? А она такая: да кто же их всех по фамилии-то упомнит? Но ты сильно опоздала, дочка: пациентов-то мы уже всех выгрузили. Я такая: еть-твою-медь! Вот дура: понадеялась на этот проклятый автобус! Надо было вставать пораньше и ехать омнибусом. На лошадях – оно куда надежнее. А теперь Уильям подумает, что его не встречают.»