Хьюстон, 2030

«А медсестра спрашивает: он у тебя ходячий или нет? Я говорю: в смысле? Она: ну, передвигаться он может сам? Я говорю: у Уильяма только руки ампутированы. Ноги на месте. Она такая: руки, говоришь, ампутированы? В смысле: обе? Как «Севен-Элевен»? Да уж, называется: повезло чуваку! А когда операцию ему делали? Я посчитала в уме, говорю: две недели примерно. Она такая: ну, значит, он ходячий. Наверное, он уже в город вышел, с другими инвалидами… Ты сходи, автобусную станцию проверь. А может, он в каком-нибудь баре? С дружками? У нас многие после рейса: как на берег – так сразу в бар. На корабле-то у нас – сухой закон.»

«Подождите, говорю, как же он мог уйти? Ему же глаза выбило! Тогда медсестра говорит: с ампутацией обеих рук и незрячий? Да, было у нас двое таких пацанов в этом рейсе. Как его звать, говоришь? Уильямом? Наверное, это Билли, парень с третьей палубы, на корме по правому борту. Ну да, я его неплохо запомнила, хотя это и не моя палуба. Да уж, как говорится, карачун парню. Стопроцентный обрубок: «Севен-Элевен», да еще и слепой. Я спрашиваю: да что еще за «Севен-Элевен» такой? А она: ну, «Севен-Элевен» – это когда бездвурукий. Во – объяснила! «Бездвурукий» – надо же такое слово придумать! А медсестра спрашивает: ты ему кто будешь: сестра или подружка? Я говорю: жена. А она: дети были? Я говорю: мальчик. А она: еть-твою-медь!»

«А потом она вдруг и говорит: а может, и хорошо, что вы разминулись. Я: почему? А она: на твоем месте, девочка, я бы еще подумала его домой-то забирать. А такая: что Вы, к чертям, имеете в виду? Ну, она и говорит: ты, типа, сама прикинь. Если бы твой Билли был слепой, это нормально. Слепой – может как-то приспособиться, жить нормально, даже работу может найти. А если бы он был просто бездвурукий, но не слепой… В общем, такая жизнь – это, конечно, полное дерьмо, но все-таки. А твой муженек, роднуля, – он же стопроцентный обрубок! И слепой, и без обеих рук! Такие истории рассказывают: заберет жена такого вот обрубка. Стопроцентного, то есть. Ну, типа: моя доля такая, я хорошая жена, все такое… А потом бах: несколько месяцев, по-максимуму, год, и выгружает она его в «Дом Надежды» на вечное поселение. Она-то себе другого найдет, а у мужа-калеки еще и крышу сносит. В довесок к его инвалидности. Хочешь, говорит, бесплатный медицинский совет? Двигай себе потихоньку домой, а мы твоего Билли отправим напрямую отсюда – в дом инвалидов. Там, вообще… скажем так: нормально. Он поймет. А ты потом ему бумаги на развод по почте перешлешь… Хреново, конечно, что сын без отца будет расти. Но он тоже поймет. Подрастет – и поймет.»

«Она так и сказала: развод по почте! Дэйви – без отца! Во, думаю, загибает! Ну, я ей, такая: не хочу Вас обижать, мэм, но никакого дома инвалидов и никакого развода у нас с Уильямом не будет. Ни по почте, никак. И прекратите называть его «обрубком». Мой муж будет жить нормальной жизнью. Получше чем все любые прочие! А у моего Дэйви должен быть отец! Прекратите Вашу пустую болтовню и покажите мне, наконец, где тут мой муж. Она на меня так поглядела и говорит: иди, милая, посмотри возле во-о-он того склада – в конце причала. Стопроцентных всех туда убрали…»

«Ну, я говорю: спасибо, мэм, – и повернулась бежать к тому складу. А она говорит: подожди, девонька. Я: что такое? А она: еще одно. Ты, главное, его таким увидишь, так постарайся не заплакать. Ему твои слезы хуже всего на свете будут, поняла? И дай Бог вам счастья. Тебе и твоему Билли, девочка… И вы знаете, она это говорит, а у самой – слезы в глазах блестят. А я-то, дура, думала – у нее и сердца нет! Вот такая у нее дрянная работа на этой долбаной «Санте-Лючии»…»

Остаток приключений Клэрис в Галвестоне Марк запомнил в пересказе Уильяма: «В нашей палате, то есть в каюте, было десять парней. Восемь одноногих, один однорукий, плюс я. Плюс то, что от меня осталось, точнее. Ну, пацаны всю дорогу обещали: не волнуйся, чувак, мы тебе в порту поможем. Ага, держи карман шире! Как только «Мусоровоз» пришвартовался – всех как ветром сдуло! Ну, у пацанов был хороший повод. Последние пять дней перехода бедняги говорили исключительно про женщин, пиво, самогон и травку! Остался я один в каюте. Пришла медсестра. Так, говорит, а ты почему еще не одет? Начала меня одевать. Форму на «Мусоровозе» выдали – кому какая придется. Кто-то менялся, чего-то подгонял, а у меня такой возможности не было. Обнаружилось, что мой комплект на три размера больше, чем нужно. Я медсестру спрашиваю: я в этом выгляжу как распоследний салабон? А она хохочет: в общем – да! Не бери в голову, солдат. На три размера больше – это не на три размера меньше. Отнесешь к портному или продашь на барахолке, без проблем. Она одела меня по-полной за семь минут, быстро, как по уставу. Наверное, напрактиковалась на «Мусоровозе» с безрукими калеками, раз-раз: форма, ботинки, шелковая ленточка на глаза, и медальку мне нацепила. Пустые рукава закатала и приколола по бокам, документы на увольнение – мне в правый карман, а зубную щетку и мыло – в левый.»

«Готов, говорит, пошли. Я спрашиваю: куда пошли? А она: куда надо, туда и пошли. Потянула меня по коридору, потом через открытую палубу, по трапу, по бетону. Остановились. Говорит: ждем здесь. Я спрашиваю: а чего мы ждем, собственно? Нет ответа. Я еще раз, громче: чего ждем? А кто-то сзади говорит: не ори, рядовой. Медсестра уже ушла. Я этого сзади спрашиваю: а ты кто, черт возьми? А он говорит: я – один из этих самых, стопроцентных. Получил долбаную пулю в шею, теперь будут меня катать в этом долбаном инвалидном кресле весь долбаный остаток моей долбаной жизни. Да тут не только я, чувак. Тут таких обрубков, как ты, братан, еще с пол-взвода наберется.»

«Ну, я спрашиваю: а ждем-то мы чего, в задницу? А тот отвечает: ждем мы тут автобус. Или грузовик, что уж подадут. А отвезут нас именно туда, куда ты сказал – в задницу. В «Дом Надежды»! А кто-то еще, сбоку, спрашивает: а ты, сержант, случаем не в курсе, в какой именно? А сержант говорит: а какая, тебе, в задницу, разница? Задница – она задница и есть. Не, сержант, отвечает ему кто-то, не скажи. Еще какая разница! В некоторых задницах дерьма поменьше, в других – побольше…»

«Вдруг, я слышу: «Рядовой Пендерграсс! Да, ты! Ты чо там встал как пень? Прыжками – ко мне!» Это была Рисс, изобразила из себя такого сержанта на плацу. Конечно, я ее узнал по голосу. Лаять команды она не умеет и поэтому в дрилл-сержанты пока не годится. Я двинулся на звук – и чуть не прошел мимо. Не привык тогда еще быть слепым… Рисс меня поймала за куртку, набросилась и стала обнимать и целовать, как сумасшедшая. И все бормочет что-то про сломанный автобус, и как она опоздала. Я ее целую, а про себя думаю: какой позор, я даже обнять ее не могу! А у меня за спиной вдруг раздается голос того сержанта с перебитой шеей: что, рядовой, не поедешь с нами в задницу? Счастливчик, тля!»

Клэрис всегда вела себя так, как будто с Уильямом ничего не случилось. У нее все получалось как-то легко и весело: ухватив за одежду, подтолкнуть мужа в нужном направлении, поднести к губам стакан с водой, добавив от себя легкий поцелуй в щечку, непринужденно подтянуть брюки или поправить Уильяму майку так естественно, как если бы она поправляла собственное платье.

В семейной жизни у них все было в полном порядке. Самый конец галвестонской истории Уильям доверил только своему брату Майку, естественно, под большим секретом. Нашел, называется, кому доверять. Не прошло и дня, как Мэри и Марк получили от Майка полный отчет. Встретив Уильяма в порту, Клэрис не могла утерпеть и секунды, так что они занимались сексом в ожидании омнибуса. За неимением лучшего места, веселенькое приключение состоялось в кабинке общественной уборной позади галвестонской автобусной станции! Но одного раза им оказалось недостаточно, и до прибытия в Шелдон-Рез им удалось повторить это еще дважды, – оба раза в уборных придорожных автозаправок, в то время как водители омнибуса меняли лошадей. Немудрено, что с такой интенсивностью любовных ласк, Клэрис быстро добилась желаемого результата. Всего через три недели после возвращения Уильяма она с гордостью объявила сначала дома, а затем и всем соседям, что у нее «пошла задержка», и скоро она опять «будет с пузом».