Карнавал

в голову на бок. Казалось, что он слушает, как под скамейкой перекатывается пустая банка. Наконец он поднял глаза и произнес.

- Потому что я знаю, что произошло. С того времени, как я узнал это, я не могу не носить эту карточку. Это правда.

Когда Одноклеточную доставили в лечебницу (ей снова стало плохо), а доктор Лист, надувшись и распушив усы, пристроился в углу, человечек достал фотографию и стал вспоминать. Он вспомнил жаркий летний вечер - рубашка, облипающая спину, воздух, прозрачный до синевы, ещё струящийся над травами, но уже остывающий в верхушках деревьев, неподвижных, будто выгравированных на фиолетовом камне, - вспомнил совсем нелюбимую, почти случайную женщину, стоящую рядом в беседке. Беседка стояла на холме. Сумерки и дальняя, прилетевшая из-за реки, чуть слышная музыка делали женщину желанной. Впереди и вверху наливались соком звезды - действительно, после дождя звезды подрастают. Легкая июльская гроза случайно свела их, но гроза прошла, а они не уходили; уже перестала сереть полоска заката. Ему было девятнадцать, ей - тоже. Может быть, чуть больше. Она была некрасивой и полной, но чем-то привлекательной. Как много тумана в прозрачных июльских вечерах.

В беседку вбежали ещё трое. Она отвернулась, не желая быть узнанной, и коснулась его коленом. Он обнял её за плечи. Она не сопротивлялась. Когда трое лишних ушли, вдруг стало тяжело стоять, и они осели на скамейку. Язык прилип к н"бу и отказывался говорить.

"Меня будут ждать", - сказала она.

"Значит, подождут", - сказал он с уверенной мужской интонацией и они оба поняли все.

Утром было стыдно и горько. Они пробовали встречаться ещё несколько месяцев, но взаимная антипатия была непреодолима. И он был на голову ниже её. После рождения дочери он иногда заходил в дом и делал подарки. Но дочь не знала, что у неё есть отец. Дочь была похожа на мать - не очень умна и не очень красива. Но он любил её настоящей любовью - не так, как дядя, приходящий в гости.

Однажды он спросил дочь, какого отца она бы хотела иметь.

"Никакого, я так привыкла".

"А если бы он был?"

"Не знаю, наверное, такого, как вы".

"Почему?"

"Потому что вы любите меня, хотя я вам чужая. И я верю вам".

"А маме?"

"А маме не верю. Ей ничего нельзя говорить. Она или всем расскажет, или сделает так, что мне будет очень стыдно".

"Разве тебе есть чего стыдиться?"

"Есть. Я нарисовала картинку, портрет одного мальчика, и показала картинку маме. Я думала, что картинка будет непохожей, и она мне так и скажет, а она сказала, что мне рано думать о мальчиках. И мне было очень стыдно. А потом она рассказала об этом соседям. Сама-то хороша! Нагуляла меня неизвестно где и неизвестно с кем!"

"А мальчик был красивый?"

"Да. В него влюбился весь класс. Девочки, конечно, даже старшие девочки. Но все это зря, потому что он скоро уедет, он музыкант. Он уже был во всей Европе. Вы представляете, во всей Европе!"

"А тебе он нравится?"

"Если вы никому не скажете".

"Понятно".