Палачка

— К сожалению, — неожиданно прервал его адвокат, — незадолго до конца девушка написала ему, что вы, по всей видимости, предатель и она вас опасается.

— Ленка?! Этого не мо… — задохнулся Влк. До сего момента он был твердо уверен, что обвинение основывается на бездоказательных слухах.

— Письмо, — сказал адвокат, придвинувшись еще ближе, — у прокурора области. Оно — главная улика.

В душе Влка все кричало. Ленка! Его Ленка, за которую он готов был сжечь руку на огне… У него сразу же — как при той роковой встрече с комиссаром — вспотели руки, и, казалось, гудящая центрифуга отсосала кровь из мозга и мышц. К сожалению, он уже знал, что это: животный, панический страх перед неизвестным человеком, поджидавшим его, Влка, в выложенном кафелем — эти стерильно чистые кафельные плитки почему-то вселяли в него наибольший ужас — помещении то ли с топором, то ли с веревкой. Он и читал, и слышал, что через это мучительное испытание с честью прошли даже те, кого он подозревал в мягкотелости, как, например, инспектор Кроупа; он понимал, что следует держаться по возможности более достойно, но ничего не мог с собой поделать — это было сильнее его; он даже дрожь не смог унять. О Боже, в отчаянии думал он, откуда у меня, такого умного, сильного борца за правое дело, такая слабость?!

Он поднял страдальческий взгляд на адвоката и прошептал:

— Что же мне делать?

— Повидаться с ним, — сказал адвокат, улыбнувшись Влку. — К несчастью, он вас вызывает. Но к счастью, — добавил он заговорщицки, — это мой друг.

В том, что он не врал, Влк убедился, едва переступив порог канцелярии. Дородный молодой мужчина за казенным столом хранил неприступный вид лишь до того момента, пока секретарша не прикрыла дверь.

— Привет, Мирда, — тотчас сказал он адвокату. — Как добрался до дома?

Словно Влка здесь не было, он обнял адвоката за плечи и повел к окну, оживленно болтая о какой-то вечеринке, которая затянулась допоздна. Потом он понизил голос; Влк был уверен, что говорят о нем, пока не заметил на щеках адвоката красные пятна. Вначале он решил, что у того подскочила температура, но, приглядевшись, понял: румяна. Взглянул на приятелей повнимательнее, и его передернуло: педики! К педерастам он всегда относился с опаской. Решив немедленно подыскать другого защитника, он уже без всякой почтительности глядел на прокурора, который тем временем уселся за стол; да, от него несло теми же духами.

— Похоже, — проговорил прокурор ледяным тоном, — ваше дело швах. На три виселицы хватит.

От такого внезапного удара у Влка перехватило дыхание: вот так поворот. В голове поднялся знакомый шум, от неожиданной слабости подкосились ноги. Однако он собрал все силы и крикнул:

— У вас нет доказательств! Письмо какой-то слабоумной бабы…

Он спохватился (хотя и напрасно), что его может услышать старик Ярош, и голос его оборвался.

— Да ладно, будет вам! — сказал прокурор насмешливо, раскрыл папку и вынул из нее большую глянцевую фотографию.

Влк с трудом узнал себя. Пиджак смят, волосы растрепаны, выражение лица — затравленное, хотя охота только что закончилась, причем успешно: над ним горел комиссар Хофбауэр. Ко всем его неприятным ощущениям прибавилась дурнота.

— Вам и этого, — саркастически спросил прокурор, — недостаточно? Вы забыли, что протоколы имеют копии?

— Но их я не подписывал!

Еще не договорив, он почувствовал, как земля уходит из-под ног: до него дошло, в чем он признался. Он заметил, что эти двое улыбаются. От удивления он зажмурился — подумал, что померещилось. Но когда прокурор подмигнул в ответ, понял: не померещилось.

— Тем лучше, пан учитель. По крайней мере, — сказал тот вполне дружелюбно, — это останется между нами. Для петли, конечно, хватит и оригиналов.

— Но они же… — Влк запнулся, договаривать на всякий случай не стал.

— Вы что, — сказал прокурор с удивлением, — никогда об экспертизе не слышали? Если сгоревшая бумага не рассыпалась, то прочитать текст — не проблема.

У Влка опять потемнело в глазах. Он уже видел себя скользящим вниз по гладкой черной шахте к помещению без окон, в котором выложен кафелем даже потолок.

— Ваше положение ненадежно, но отнюдь, — сострил прокурор, — не безнадежно. Отдам ли я эти жареные документы — а без них письмо Ярошовой и впрямь юридически недействительно — экспертам или выкину, зависит теперь только от вас.

Влк, продолжавший свое свободное падение в шахту, все же насторожился.

— Мирда, — продолжал прокурор, но тут же поправился: — Ваш защитник случайно узнал о моей проблеме и дал понять, что вы смогли бы помочь. Тогда бы я ваше дельце замял. Как вам такое предложение?

Падение оборвалось, как обрывается кинопленка. Влк беспомощно завис в странном состоянии невесомости. Что от него, собственно, хотят эти два гомика? Неужели, чтобы он стал третьим? Все в нем воспротивилось. Да, он совершил ошибку, поддавшись на обман, но искупать ее ценой мужской чести?! Лучше уж, подумал он, лучше уж разом покончить с… Но, одернул он себя, не будет ли это еще одной ошибкой? Не пора ли отключить предательские эмоции и включить на полные обороты более надежную вещь — свой мозг? В чем он, собственно, виноват? В страхе перед смертью? Пусть так. Но виноват ли человек в том, что испытывает страх, в том, что, скажем, слеп или горбат? Ну, струсил один раз, так теперь всю жизнь трястись из-за этого? Нет! Как раз наоборот: ему надлежит принять жизнь, как крест, с мужеством и смирением, чтобы иметь возможность искупить свой невольный эгоизм неустанным самопожертвованием. Вот так! Он был и останется полноценным человеком до мозга костей, а эта парочка с их порочной любовью ему омерзительна, но неужели его убудет, если он пару раз их удовлетворит? С тех пор как существует мир, достоинство теряют мучители, а не мученики!

— А о чем, — спросил он, изобразив на лице некое подобие улыбки, — идет речь?

— Вы, по-видимому, — ответил прокурор, снова взглянув на фотохимическое отображение момента, когда Влк превращает Хофбауэра в факел, — обладаете талантом, которого нам сейчас очень не хватает. В одной только нашей области мы зазря откармливаем дюжину очередников на виселицу, а эти идиоты из министерства собираются упечь в тюрьму за коллаборационизм единственного, — закончил он с досадой, — палача!

Влк зевнул. Он устал, а в остальном настроение было вполне сносным. Где-то поодаль стукнула тяжелая дверь, это.

48.

паспортный и таможенный контроль переходил в следующий вагон. По эту сторону границы они относились к своей работе слишком уж небрежно. Лизинкой даже не поинтересовались, им было достаточно взглянуть на волну волос, струящихся из-под одеяла до самого пола купе. Влк лишний раз утвердился в мысли, что высшая мера — подлинная опора государства: если ее отменить, оно станет похожим на хлипкую кинодекорацию, которая валится от малейшего дуновения ветра. Доносившиеся со стороны маленького вокзала звуки тонули во влажном сумраке ночи. Часы на перроне показывали без семи два.

… Было уже одиннадцать, когда они вернулись из вагона-ресторана. Лизинка улеглась в один миг: джинсы и майка валялись прямо на коврике. Увидев ее чемодан на полке, Влк решил, что она спит в белье, но ему было жаль будить ее только ради того, чтобы она надела пижаму, — до границы еще далеко. Как всегда накануне ответственного дела, сон не шел к нему. Он лежал под потолком, и, пока экспресс рассекал пространство кратчайшим путем, мысли Влка блуждали вдоль и поперек всей прожитой жизни. Он расставлял по порядку, складывал и вычитал свои победы и поражения, он сводил их в реестр — так переписывают скарб в квартире, готовясь к переезду. За этим занятием он позабыл о самом главном, а на пограничников и вовсе обратил внимание, только когда они уже уходили. Потом он слез с полки, открыл окно и глубоко вдохнул воздух, пахнущий машинным маслом и сеном.

Ночь опять выдалась ясная; небосвод просматривался от края до края, как в планетарии. Он заметил медленно проплывавшую звездочку, но прежде чем загадал желание, сообразил — это спутник. Жаль, вздохнул он и тут же спохватился — исполнение желания могло быть оплачено космической катастрофой! Ненароком подумалось: а что, собственно, ожидает человечество в этом непостижимом пространстве, по меркам которого до самой далекой планеты Солнечной системы рукой подать, все равно что для нас — пройти от крылечка до калитки… Он подосадовал, что ему не двадцать и, пожалуй, уже не дождаться первого контакта с инопланетянами (его никогда не переставало интересовать, перефразируя поэта: "А вдруг и там есть палачи…"); правда, теперь он впервые поймал себя на том, что не больно-то и хочется встречаться. Как педагог, привыкший подбирать лаконичные формулировки, он понял, что именно сейчас может сказать: "Я знаю только то, что ничего не знаю", и не хватало еще забивать себе голову астрономией, которую он бросил, запутавшись в понятии «квазары». Он оставил в покое всю эту научную фантастику — сегодня не до нее — и вернулся мыслями к письму, полученному утром через портье.