Палачка

В этот момент Влк услышал чье-то прерывистое дыхание и ужаснулся, осознав, что это дышит он сам. Словно загипнотизированный, он вновь устремил взгляд на девушку. Она как раз переворачивалась с правого бока на спину, раскинув во сне ноги с еще детскими ступнями и уже женскими бедрами. До предела обострившимся слухом Влк уловил, как что-то слабо звякнуло: это не выдержала мощного давления и выстрелила в дверь пуговка пижамных штанов. Освобожденный член вырвался из заточения и разом подчинил его себе — Влк сперва хладнокровно повернул дверную ручку, а потом, позабыв обо всем и обо всех, с уже закипающей кровью, сорвал с девушки тоненькие трусики, легкие, точно лист бумаги, и обеими руками положил ее, спящую, поперек постели. Отбросив предрассудки и преграды, он накрыл ее своим могучим телом, стиснул сильными ладонями податливые груди, вонзил язык в ее рот — она наконец проснулась — и беспощадно ворвался в ее лоно, протаранив плеву, словно барабанную шкуру. Лизинка закричала.

Ее вопль слился со свистком локомотива, возвестившим о пересечении государственной границы, но Влк не выпустил бы ее, даже если бы она подняла на ноги весь поезд. Словно осенняя листва, опадали с него заботы о близких и ответственность за все на свете, опадала усталость от жизни и страх перед смертью, усиливающийся с прибавлением каждого нового, как у дерева, годичного кольца. Он сжимал ее все крепче, совсем потеряв голову, когда она напряглась и стала сопротивляться, силясь ускользнуть, словно юркий угорь, как когда-то молодая Маркета; зажав ее тисками локтей и работая ляжками, как рычагами, он опять и опять проникал в ее девственное влагалище и почти девственный рот: ему казалось, что он — насос, качающий из глубин на иссохшую поверхность чудотворный родник. Каждый новый толчок усиливал наслаждение, и какое ему было дело до того, что ей становится все больнее и больнее, что она мечется рыбкой из стороны в сторону, выдавливая из себя дикие звуки, которые он глушил кляпом своего языка. Беспощадность самца, высвобождающая его «я» из пут бессмысленного самоограничения, была в то же время и высшим проявлением заботы о ней, на какую способна лишь истинная любовь. В конце концов он достаточно хорошо разбирался в том, что такое реальный гуманизм, бесконечно далекий от представлений о нем сентиментальных интеллектуалов. Ведь ему-то отлично известно, что вешать кого-то "с чувством" в действительности означает зверски истязать человека, пока тот не потеряет рассудок. Вот и сейчас он буквально стругал и буравил свою возлюбленную, спеша с первого захода сломать и разнести вдребезги печать, охранявшую ее без малого шестнадцать лет, именно для того, чтобы ценой минутной боли уберечь ее от будущих мучений, которые неделями, месяцами, а то и годами донимают полудевственниц. Какая-то клетка его мозга — одинокий часовой, оставленный при взрыве страсти на затерянном посту сознания, — уже некоторое время подавала сигналы, что, кроме этого великолепного, царственного соития, на свете происходит еще что-то важное; но чувствами диктаторски командовал член, все учащавший толчки, гейзер стремился вырваться на поверхность, и Влк уже не лежал на девушке, а нависал над ней — он ослабил хватку, когда почувствовал, что сопротивление натиску его локтей и бедер затихает, но не потому, что она стала терять сознание: сперва чуть-чуть, а затем страстно она прильнула к нему, подлаживаясь к его ритму, и наконец заработала синхронно с ним! Тогда два тела, сражавшиеся друг с другом, слились в одно, и оно, задыхаясь и раскачиваясь, понеслось к последней цели:

Потом Влк издал глухое рычание.

Потом ее тело рванулось навстречу ему.

Потом он залил вспыхнувшее в ней пламя струей семени.

Потом Лизинка вскрикнула снова.

Потом раздался неистовый стук. Чей-то голос повторял — видимо, не в первый раз:

— Таможенный контроль! Немедленно откройте!

Влк моментально очнулся. Он взглянул на ручку, поставленную на предохранитель, которая сотрясалась под дергавшей ее нетерпеливой рукой. Значит, через несколько секунд проводник откроет дверь своим ключом. Он приподнялся на локтях. Глаза Лизинки были страдальчески прикрыты, но лицо еще хранило следы возбуждения. Он перевел взгляд ниже и пришел в ужас. Фаллос был похож на орудие убийства, торчащее из кровавой раны. Кровь обагряла их бедра, стекала ручейками на простыню, красными мостиками застывала на темных стружках волос. Впервые за последние годы у него вспотели руки и зашумело в голове, — но он сообразил, что это всего лишь обычная дань любви, которую каждая женщина платит один раз — и навсегда. Раздались тяжелые шаги.

Он не сомневался, что это несут ключ, но знал, что им обоим нечего бояться. Он мигом натянет пижамные штаны — он не помнил, как стаскивал их, но наверняка на них не было ни пятнышка… А она — она просто сделает вид, что во сне у нее началась… Он шевельнулся, чтобы выйти из нее. И едва сдержал крик. Член был зажат в девушке, как в клещах. Влк осторожно попробовал еще раз, но.

49.

ничего не получилось.

Понедельник, 30 июня, Влку суждено было вспоминать до самой смерти. Со студенческих лет, когда он буквально дневал и ночевал в городской библиотеке и не спускался с театральной галерки, он на дух не переносил книги, кончавшиеся решением всех проблем и свадьбой в последней главе или в последнем действии. Но вот теперь и ему выпало в один и тот же день увенчать успехом и свою работу, и жизнь. Ему предстояло совершить то, что казалось выше человеческих сил, и он решился на это только потому, что верил в себя и уповал на своих близких. Какое счастье, что у него был богатый педагогический опыт; он помог ему научиться легко входить в контакт с любым человеком и завоевывать его доверие! И как же он удачно решил — навсегда остаться с.

50.

Маркетой, тем самым надежно гарантировав себе ее бесценную поддержку в жизненной круговерти. Он поцеловал ее в благодарность за завтрак — она приготовила ему «рабочий», то есть плотный, вариант: кукурузные хлопья с молоком, два яйца вкрутую, поджаренные хлебцы с джемом и крепкий английский чай с привкусом дымка — и почувствовал, что ему не придется ломать голову, как держать себя с ней.

— В восемнадцать ноль-ноль! — коротко напомнил он. — Не опаздывай. Придут только из-за нас!

— Не беспокойся, Бедя, — кивнула она и поплевала через плечо — на счастье.

Спасибо, сказал он про себя, спускаясь по лестнице; это снова была его прежняя Маркета, и он пожалел, что врожденная сдержанность не позволила ему сказать ей это вслух. Только еще больше захотелось устроить все так, чтобы она была счастлива.

Зная, что сегодняшний день расписан по секундам, лысый Карличек, сняв шапку, уже ждал его у раскрытой дверцы автомобиля. Век живи — век учись… — подумалось Влку; ему стало стыдно, ведь он сам не раз плохо отзывался о Карличеке, и в их кругу тот считался недалеким малым, способным в лучшем случае линчевать. А между тем этот добряк не покинул его, даже когда мог самостоятельно сделать карьеру. И позднее, несмотря на то, что снизился жизненный уровень, началась яростная борьба за существование и у Карличека появился шанс выплыть, так как он — единственный! — мог немало порассказать о нем, о Влке, он продолжал стариться рядом с ним. Влк почувствовал к нему (не много ли сантиментов на сегодня? А что? Сегодня можно себе позволить!) благодарность. Но вслух сказал только:

— В Обл! Жми на всю катушку!

— Есть, шеф, — ответил Карличек и включил сирену, из-за нее соседи принимали их за сотрудников автоинспекции. Этот небольшой, но самый фешенебельный в городе район был выстроен руками наиболее квалифицированных рабочих-заключенных и сплошь заселен сотрудниками секретных ведомств, так что справок друг о друге никто не наводил.

Обл, то есть областной суд, Влк посещал, только когда требовался "расходный ордер" — так Шимса назвал однажды письменное распоряжение, по которому в тюрьмах выдавали клиентов. Сегодня Влк направлялся туда по банальному делу: за дубликатом свидетельства о браке, утерянного, скорее всего, при переезде.