Тутти Кванти

Оба капитала, кубышка и реноме, наличествовали. Во всеоружии вступил я во Христов возраст. Пора было осуществлять радужную… И тут мне дало бой собственное тщеславие. Мою деловитость оценили где-то за пределами нашей скромной округи (с внутреннего паса, понятно, но это-то и побуждало меня к действию) и резко двинули в горку — командовать управлением. Важно-то как, толстопузо-то как! Тщеславие млело, купалось в доверии, извилины отключало; но одна, подлиннее и посохраннее, успела шепнуть: куда ты, мол, слепыш, с той горки тянуться к казначейским билетам — руки не хватит, посредниками обрастешь и риску прибавишь; в изобилии те билеты водятся при живом деле, в житейском вареве.

И превозмог я глупую гордыню, мягко, но решительно положил «по собственному». Ушел, стало быть…

Но никуда не пришел… Последнее, что сделал, еще числясь трудящимся, — загнал дачку (покупателю покойнее, когда продажа исходит от человека при должности), в основном для прибавки оборотных средств, да и участок был маловат, и речка не поблизости, и лес не грибной. Загнал, само собой, втридорога и против нормальной-то стоимости, а если учесть, что материал, от цемента до стекол, шел с моего склада, то бишь даровой, да рабсилу задушевный смушник подкинул, по госрасценкам трудившуюся, то навар притек сам-десять… Э-э, что за дьявольщина? Откуда темень такая?..»

Однако вырываться из трясинных кресельных объятий Бельчук не стал — нужды не было. Снизу он хорошо видел в окно черное, валиком прокатанное небо, которое теперь висело вровень с сосенными макушками, пропитав густой чернотой обозримое пространство, и недавно еще искрившийся в солнце девственный снег, и, казалось, даже сам воздух. Но сейчас, когда оно так приблизилось, Бельчук углядел свою ошибку: не мертвенная гладь, без полутонов и оттенков, как почудилось ему давеча, наваливалась сверху, а живая подвижная плоть. Она клубилась, пучилась, струилась — точно битум варили в гигантском чане. Этот угляд и напугал хозяина — больно зловеще жила плоть, и облегчил — живь-то лучше мертвятины. Юрий Валерьянович чувствовал, что времени прошло всего ничего, но не удержал себя, с отчаянной надеждой скосился на часы: а вдруг да к вечеру пал день?! Незаметно для него, бывает же… Какое! Цифры показывали полдвенадцатого…

Бельчук сидел недвижимо, пытаясь осмыслить происходящее и найти ему хоть сколь-нибудь пригодное толкование. Потуга, однако, путного не дала, и мысль опять зацепилась за погодный прогноз. Да, конечно, вечером все разъяснится. В «ящике» возникнет русоусый здоровяк Саня Шувалов, научный сотрудник Гидрометцентра, и ровным, спокойным голосом, без придыханий, расскажет, что над Аляской схватились не на живот циклон Вова и антициклон Джимми — на почве страсти к тайфунихе Марианне, в результате чего холодные массы арктического воздуха сдрейфили и, прихватив с собой всю гарь сражения, спешно ретировались в районы Восточной Сибири, слегка придавив и напугав аборигена здешних мест т. Бельчука, который наконец-то может расслабиться и спать по-прежнему вкусно…

Сразу полегчало от собственной неожиданной шутки, и абориген потянулся к «четкам». Помешал, снял и, поддаваясь жгучему любопытству, суетливо выдернул карту.

Тройка это была.

Уже окончательно уверовав в чудеса сумасшедшего дня, Бельчук озадаченно уставился на нее — он ждал туза. Торопливо перетасовал колоду, потянул снизу…

Семерка!

Да были ведь они уже, были… Снова помешал, снова потянул — снова тройка. Опять врезал одну половину колоды в другую, опять запустил пальцы в толщу — опять семерка…

Шваркнул карты на столик — они улеглись полукругом, вызывающе правильным веером. И целый гейшевый выводок, узколицый и раскосый, заехидничал над Бельчуком…

«Никак знак мне, что в тузы я не выбился? Кого ж тогда почитать тузом? Многие ль в двух руках держат то, что я в одной?.. Конечно, по официальному курсу я не котируюсь, в казенных списках не значусь. Меня нет нигде, и я есть везде. И так уже полтора десятка лет. Отказавшись ото всех дел, я создал вокруг себя мощное поле делового притяжения. Уйдя от сограждан де-юре, я пришел к ним де-факто. И не к каким-то частникам-единоличникам — их сразу, не колеблясь, перечеркнул жирным крестом. Не тот масштаб. Я пришел в объединения, на предприятия, в колхозы — к тем, кто испытывал крупноблочные перманентные трудности. И брал соответственно крупноблочные подряды: на прокладку подъездных железнодорожных веток, местных дорог, водо- и газопроводов, ремонт цехов и складов, рытье водоемов, мелиорацию и ирригацию, возведение коровников, детсадов, клубов, свиноферм, зернохранилищ, очистных сооружений, то есть на все, на что у руководителей либо руки вовремя не доходят, либо вечно чего-нибудь не хватает — то рабсилы, то материалов.

А у меня всегда было все. Бич общества — бичей — я бичевал самым надежным бичом — метровым рублем. И эта дикая вольница с дремучим прошлым и будущим — ворье, бродяги, пьянь, убийцы по случаю, они же каменщики, монтажники, сварщики, столяры, — смирила норов, унялась, покорилась, стабильно срывая бешеный куш, о котором я пекся, как о своем собственном: сегодня не обеспечишь — завтра закукуешь на объекте один. И спаялась дееспособная стая, которая могла за день осушить болото, а за ночь месячный алкогольный запас района.

Вот где шел в оборот оборотный мой капитал!.. Кто отвалит за так дефицитные материалы, транспорт, механизмы, пусть и в прокат? Все это добро плыло в мои руки с базовых и заводских подворий, от задушевной экс-клиентуры, которая свои руки с приятельским гогочущим простодушием запускала в безразмерный, как принялись пошучивать, бельчуковский карман. Шутке я двусмысленно посмеивался, ни в коем случае не опровергая, напротив, заставляя поверить в нее своей платежеспособностью. Отгрузи мне платформу бетонных плит, или свай, или труб — расчет на месте. Отгрузи пять платформ — расчет на месте. Отгрузи состав — держи сберкнижку на предъявителя… Шоферня и управители прочей техники выстраивались ко мне гуськом в конце каждой недели: пускать в отхожий промысел надольше и для начальства рискованно. Стая тоже окружала меня раз в неделю: частая подкормка — хороший трудовой стимул. Она же — как псу короткий поводок: лучше слушается. И любой сак, даже самый ловкий, как на ладони. Таких сразу в шею. Без оплаты. Чтобы никто не порывался рвать от куска, который не заработал… Обиженные два раза подстерегали. Обрез в спину палил — пронесло, а нож печень задел… Вот он, шрамище… Еще аукнется мне моя хватка… Зато уж ломовики, не жалевшие горба, не роптали — куш убирали с кона по душе. После ножа даже охрану ко мне приставили: поняли, что я им выгоден.

Покочевали мы с этой стаей и по своей, и по соседним, и по отдаленным округам. Большой фронт работ — вербовал местных умельцев, фронт сокращался — «в ваших услугах я не нуждаюсь с пятнадцати ноль-ноль». Ни часа не давал бить баклуши… Вот когда дошло: если дело организовано как надо — оно, считай, сделано. Каким бы тяжким ни было. Господь, слава ему, даром этим меня не обнес, к тому же еще, как поется в песне, и двумя пламенными моторами вместо сердца снабдил — один днем крутился, другой на подсменку ему ночью врубался: в тишине и стратегия и последняя мелочь лучше обмозговываются. Спал часа по четыре… Но ни разу обещанного срока не сорвал, халтуры не подсунул. Заказчики со мной не то что горя — хлопот не знали… Вашему комбинату без узкоколейки зарез? А банк даст средства только в первом квартале? Ну что ж, через полтора месяца, как раз к Новому году, я вам «железку» в качестве рождественского подарка преподнесу. Капиталы, материалы, лошадиные и человеческие силы — все мое. И сражением, естественно, командую я. Без вашего мудрого руководства. Вы — зрители, которые под занавес будут бурно и с изумлением мне аплодировать за виртуозно исполненную трудовую симфонию. Так и вам хорошо — палец о палец ударять не нужно, и мне — ударяю там, где считаю нужным. Однако финал симфонии, очень короткий и динамичный, идет исключительно в исполнении ваших литавр — в январе вы оплачиваете мои счета…