Лига мартинариев

— Это гимн мартинариев? — спросила я.

— Да, что-то в этом роде. Вполне возможно, что Александр Александрович был мартинарием. Очень даже допустимо…

— Наверное, все поэты — мартинарии. Ведь они страдают на благо человечества, так же, как и мы, обычные члены Лиги.

— Ева, неужели ты в самом деле веришь в эту байку о благе человечества и помощи обездоленным? Да, князья любят повторять: мартинарии — опора человечества, их энергия страдания, то есть энергопатия, идет на пользу бедным и сирым, в произведения искусства, в достижения науки. Всё это бред. Конечно, «слабым и сирым» тоже кое-что достается, процентов десять — не больше. Ну а львиная доля идет князьям. Они наделены от природы удивительным даром — поглощать чужую боль, в то время как погонялы умеют лишь повышать удойность «коровок». Считается, что любой погоняла может стать князем. Но это вранье. Трансформация сущности невозможна. Или почти невозможна. Нет, тут как ни старайся, если природой не дано, то ничего у тебя не выйдет… Есть, правда, один прием, но это всего лишь уловка… — говоря, Кентис, казалось, сам наслаждался своей откровенностью.

— А Орас?

— Ну и что — Орас? Дар, несомненно, у него есть. Но что толку? Он лишь таскал по мелочи — у тебя, и у прочих. И его внимание к тебе — это внимание хищника, и не более того. Правитель всегда имел подле себя урода-карлика, которого можно постоянно унижать, и слизывать по капле его энергопатию для поднятия собственного тонуса.

Я обиделась. Но почему-то не за себя, а за Ораса. Мне хотелось доказать Кентису, что Андрей гораздо лучше него, но я не знала, как это сделать.

— Выходит, чем больше мартинариев, и чем сильнее их мучить, тем выше поднимутся князья Лиги. Да и вся страна в целом… Та, что ли?

Кентис рассмеялся.

— Этот обман многим казался великой целью. Наверное, Ивану Грозному тоже мерещилось, что он возносится вверх под стоны мартинариев и скрип пыточных машин. Поначалу как будто успех, расширение царства, а потом развал и смутное время. Как там… «…хлеб пекли из кала и мезги, трупы ели, бабы продавали с человечьим мясом пироги [3]».

Или ГУЛАГ? Ведь тоже не просто убийства, не просто тюрьма, не просто изнурительный труд, а каждодневные издевательства, не прекращаемые ни на минуту пытки, перемалывание человека в пыль. Сумасшедшая энергия! Она и подняла страну вверх на мгновение. И усатого туда же, в сонм божеств. Ну и что из того? Накушались до отвала, и стали блевать. Избыточная энергопатия очень опасна. Она может разрушить всё и вся. До сих пор проблеваться никак не могут. Но при этом хотят снова досыта чужой болью нажраться. Забывают, что энергопатия не только поднимает, но и отравляет… всякий раз почему-то забывают…

Верно, Кентис считал себя уже приговоренным, если пустился на такие откровения.

— А мартинарий может стать князем?

Кентис взглянул на меня с испугом и даже руку поднял, будто собирался мне рот заткнуть, но потом передумал.

— Я лично не стремлюсь… — пробормотал он торопливо.

— Как ты думаешь, Старик знает, где мы?

Кентис отрицательно покачал головой.

Явился охранник и разжег камин.

— Хочу выйти погулять, — заявила я, решив изобразить полную дурочку, не понимающую, что к чему. — Где тут выход? Ты меня не проводишь? — я кокетливо хихикнула.

Охранник перестал мешать кочергой в камине, поднял голову и секунду смотрел на меня. Потом поднялся и молча направился к двери. Я шагнула за ним…

В следующее мгновение я шлепнулась меж кресел, а дверь закрылась и снаружи повернулся ключ.

— Ты ведешь себя глупо, — хихикнул Кентис. — Нас похитили не для того, чтобы отпустить.

— Я всю жизни веду себя глупо, — огрызнулась я, выбираясь из-под стола и одергивая Орасову ветровку. — Только эти господа ведут себя не умнее. Они содержат здание, охрану, подкупают власти, чтобы те закрывали глаза на их проделки, и всё для того, чтобы тайком измываться над нами и обеспечить тем самым себе успех. Не проще ли сразу средства и силы пустить на работу и созидание? А?

— Не проще, — самодовольно ухмыльнулся Кентис. — Ты забываешь, что мы живем в стране мартинариев, а не в стране работающих и думающих людей, — казалось, он очень гордился этой странной особенностью наших соотечественников.

— Если энергопатия не только поднимает, но и отравляет, то мы точно в угаре. Нам нравится, когда плохо. Мы каждодневно ноем и стонем, и без этого не можем, без этого нам не жить. Вот мой сосед купил себе «Вольво», стоит возле новенькой машины с кислой миной на лице. Я подхожу спрашиваю: «Ну как жизнь?» Он в ответ: «Дерьмово… Какая жизнь может быть в этой поганой стране? Вот, новую машину поцарапали…» «Кто же виноват?» — спрашиваю. «Правительство…» — слышу ответ.

— Мартинарий в «Вольво» — всё равно мартинарий, — засмеялся Кентис. — Клеймо мартинария — это навсегда.

При этих словах я невольно потрогала желвак на ладони.

— Хочешь сказать — если погонялы меня заклеймили, то мне от их поганого знака никогда не избавиться?

— Увы, Ева… Таких случаев, насколько мне известно, не было.

— Но вот Ораса клеймили, а знака у него на руке не осталась.

Кентис расхохотался.

— Он же князь. У князей клеймо не остается никогда. Видимо, кто-то решил, что он уже распрощался с прежней ипостасью и прибежал с тавром. Да поторопился. Хотел бы я посмотреть на того типа, который бы сумел превратить Ораса в дойную коровку. Ха-ха, если они и выжмут из него каплю «молочка», так той каплей и отравятся. Его энергопатия на вкус должна напоминать яд гремучей змеи.

Если он и хотел меня оскорбить, потешаясь над Орасом, то в замысле своем не преуспел. Я и без него прекрасно знала все недостатки и достоинства Андрея.

— А я знаю, что делать! — неожиданно выпалила я. — Надо не подчиняться. И всё. И не страдать!

— Как это? — изумился Кентис и даже выпрямился на стуле, позабыв про его шаткость, и едва не упал.

— А вот так — смеяться надо всем и во всех случаях.

— Интересный рецепт. Тебя будут насиловать, а ты будешь хохотать?

— Да… — я тут же поняла, что сморозила чушь.

Кентис глумливо хихикнул.

— Возможно, этот вид истязаний тебе доставит удовольствие. Чего никак нельзя сказать о медленном поджаривании на паяльной лампе или о воздействии включенного утюга, поставленного на живот. Хотел бы я послушать, как будет звучать человеческий смех после десятиминутного нагрева утюга.

— Твои пытки примитивны!

— Зато эффективны. У них есть только один минус — быстрый износ человеческого материала, его придется слишком часто заменять. А эти ребята, судя по размерам здания, не располагают большими ресурсами. Зато у них есть напор — и, значит, плохо с тормозами. Это самое страшное.

За окном стемнело, и разом зажглись три прожектора. Белый свет залил комнату, тень решетки исполосовала пол, стены и лицо Кентиса серыми шрамами.

— Мерзкое помещение, — заметила я. — Света не зажигают, туалета нет. Может, за счет этого они тоже получают энергопатию. Порой мелочи изводят ужасно.

— Ева, ты умница, я только теперь понял, почему у нас так не любят строить общественные туалеты! — захохотал Кентис.

Я забарабанила в дверь и принялась звать охранника. Безуспешно. Никто не появлялся.

— Даже в тюрьме бывает параша… — сказала я.

— Параша есть… — захихикал Кентис и кивнул в угол — там стояло старое железное ведро.

— Ты уверен, что оно именно для этого?

— А для чего же еще? Сейчас обновим.

Я отвернулась. Странно, но Кентис раздражал меня больше, чем само заключение. Не знаю почему — у меня ведь не было даже причин его ненавидеть… Ну, если не считать того, прежнего предательства… сожженного дома и того, что он — убийца. Я почему-то все время об этом забывала. А должна была помнить. Мальчик заигрался и случайно кого-то укокошил — только и всего. Если я кого-нибудь убью — останусь я прежней или нет?