Чертоги Казад-Дума (СИ)

Наклонившись над Митрандиром, стражница смахнула с его лица двух особо толстых букашек. Очистив одежду от паутины, начала с распалившейся яростью перерезать ветви вьюна. Руки эльфийки вскоре покрылись порезами, и алая кровь заструилась по холодным стеблям. Капая на черную землю, багровая жидкость жадно впитывалась Лихолесьем и исчезала в его чреве, как родниковая вода. Терпя свирепую боль в ладонях и крепнущий в груди страх, Тауриэль решила, что попытается привести к тракту подмогу. Вероятно, Трандуил с удовольствием окажет чародею помощь, в дальнейшем обязуя его на ответную услугу.

Потихоньку начинало смеркаться. Удваивая пыл, озираясь по сторонам, эльфийка молила Владычицу Звезд Эльберет ниспослать ей духа и покоя, чтобы докончить начатое. Но тугие путы не стали податливее и свет вопреки желанию ускользал от Тауриэль. Когда дело было сделано, и Гэндальф освободился от оков Чернолесья, наступила ночь.

Тьма куполом накрыла Эннорат, с собой приведя отчаяние и стужу.

♦♦♦♦♦

Тьма куполом накрыла Эннорат, с собой приведя отчаяние и стужу. Наслаждаясь феерией мрака, скользя тенью по обледенелой земле, Ниар кроваво улыбалась. Ей вспомнились деньки, когда так же она гуляла по долинам Белерианда, внушая опаску всему живому. Тогда для нее не существовало преград, и страх ей был неведом. Свободная от чужой воли, яростная и страстная, как пламя Удуна, старшая Миас летала над Дор Даэделотом стремительной птицей неся на крыле судейство своего отца.

А что теперь? В кого она теперь превратилась? В жалкую и хнычущую собаку, готовую упасть пред Эру и светом его во имя какого-то жалкого гнома. Куда подевалась ее гордость и сила? Где теперь были острый ум и невероятная хитрость? Вздернув вверх голову, Ниар расхохоталась небу в лицо. Пусть слышат Аратар. Пусть слышат Манвэ и Варда. Пусть слышит весь Валинор смех воскреснувшего врага. Теперь Ниар нечего было терять. Она давно забыла о том, что имеет душу и сердце, а вспомнив, пожалела об этом. Душу забрал себе Первый Певец, а сердце растоптал смертный сын Аулэ.

Моргнув, Красная Колдунья затихла. Улыбка померкла и горький ком застрял посреди горла. Обернувшись к спящим друзьям, чародейка поникла. Боль невероятной силы раздирала ей грудь изнутри, сдавливая под собой дух, сжигая в себе остатки добра. Видя в гномах своих друзей, Ниар прекрасно понимала, что другом им вовсе не является. Стены самообладания превращались в развалины и наружу, сквозь ураган эмоций, пробивался затихнувший на время гнев.

— Спите, пока вам спится, дети Махала, — прошипела Ниар, обходя дугой сладко дремлющих гномов. Чары Белерианда, одеялом накрывшие тела путников, ограждали их от звуков и света. Ничто не могло разбудить смельчаков и никто. Оскалившись, Красная Колдунья сжала руки в кулаки, ощущая небывалый приток сил. — Пусть весь Аман восстанет против меня во главе с Сулимо, я не отступлю от цели своей и, если понадобится, сравняю их мир с землей. Мне не страшны их наветы и сила их тоже не страшна, так как я несу в себе свет, хранимый некогда Вардой, охраняемый Илуватаром и не задетый нотами зла. Желаю, чтобы эти гордецы и глупцы явились ко мне и взглянули мне в глаза.

Остановившись напротив Торина, Красная Колдунья замерла. Пошатнувшись, с тоской вспомнила свой разговор с Королем-под-Горой на самом высоком пике Железных Холмов. Наверное, она искренне любила его, той самой любовью, которую привыкла даровать родным, друзьям и подчиненным. Чувствуя себя преданной, униженной и побежденной, чародейка с трудом поборола жажду бросить почивающий лагерь. Слабость являлась пороком, платить за который частенько приходилось собственной шкурой. А расставаться с ней Ниар была не готова. Слишком уж дорог ей был окружающий мир, слишком сильны устои веры. Утробно зарычав, ангбандка прокляла про себя Торина. Кровь закипела от ненависти. В ушах барабанной дробью застучал гнев. Повязка же на глазах пропиталась слезами.

Ей не понадобилось много времени, чтобы взять себя в руки. После злополучного разговора с Торином Ниар вела себя тихо и мирно, пытаясь успокоиться и взглянуть на ситуацию со стороны. Выходило плохо, но деваться некуда. Стараясь ни с кем не разговаривать и никого не тревожить, вновь и вновь Красная Колдунья прокручивала в уме сказанные эреборцем слова. Рассудок отлично справлялся с осмыслением, жестко шлифуя факты и отсортировывая информацию. Однако в глубине души нагревался котел боли, начиная бурлить и обращаться в пожар. Дождавшись, когда все гномы улягутся спать, Ниар наложила на своих компаньонов чары и позволила себе громко выплакаться. Ну а после пришла ярость. Бездумная, сухая, голодная ярость, которой теперь Ниар и упивалась.

Надменно подняв голову, чародейка хохотнула. Вслушиваясь в дыхание земли, старшая дочь Мелькора представила себе день, когда вернется отец. Метнулась мыслями к воскрешению Белерианда и сосредоточила внимание на едва уловимом шорохе, что раздался в стороне. Чуткие уши уловили движение, легкое, плавное, не принадлежащее человеку. Опустив руки, Ниар осклабилась.

— А я все гадала, чью сторону ты в окончательном итоге займешь, — не оборачиваясь, Красная Колдунья обратилась к притаившейся в тени фигуре. Грациозно шагнув в сторону, выпрямила плечи и спину. Мышцы жаждали движения, как разум – интриг. — Не ожидала такого поворота событий, но не расстроена им. Твой приход – приятный сюрприз. Я могу тебе помочь чем-нибудь?

Сокрытая мантией фигура шевельнулась в страхе. Наверное, он надеялся остаться не замеченным. Недаром так постарался, организовывая себе ложный лик. Ниар щелкнула пальцами, разминая суставы. В нос бил легко различимый запах магии. Да, этот аромат она не могла спутать ни с чем.

— Призывать к себе врагов своих глупо, — молвив чудак под балдахином. Скрипучий голос резал слух. Одно порадовало Ниар – колдун не дрожал пред лицом Ангбанда и не страшился сокрытой в чародейке силы. — Хотя кто его знает, на что вы способны. Дети Мелькора, ведь так?

— Наследники Железной Короны, верные служители Дор Даэделота, его защитники и покровители, — разжевала Ниар, останавливаясь напротив собеседника. — Саруман, старый ты прохвост, неужели прознал о нашем существовании?

— И до конца надеялся, что ошибся, — признался Майа, снимая с головы капюшон. Ниар попыталась вспомнить, как выглядит посыльный Аулэ. Раньше он был высок, худощав и черноволос. Прошедшие годы, вероятно, посеребрили голову Истари, ссутулили его плечи и покрыли лицо морщинами. — Тот, кто поведал мне о вас, дал вам имя Миас. Что оно значит?

— А ты вспомни, шарку, — перейдя на Черное Наречие, колдунья развернулась. Протянув руки к своей повязке, ловко развязала узел на затылке. Стянув плотную полосу ткани, открыла глаза, чувствуя, как ночной свет проникает в них. Эру лишил ее возможности смотреть на мир, как подобает это делать людям. Но он не мог лишить ее возможности лицезреть сущее вровень с духами, демонами и драконами. — Это слово твоего родного языка, старого, сложного, забытого. Но если ты понимаешь и мой язык, можешь называть нас Тагруму.

— Тебе известен Валарин? — Саруман, казалось, удивился. Ниар прищурилась, всматриваясь в лицо Майа. Многогранный мир преобразился: тот дар, коим до сих пор Красная Колдунья пренебрегала, оказался, наконец, полезен. Ночное зрение дозволяло улавливать незаметные движения света, окрашивая окружающее в жемчужные тона. — Сколько тебе лет?

— Я намного младше тебя, Курумо, — сообщила чародейка без утайки. Пару раз моргнув, поглядела на звезды. Окруженные нимбом молочного сияния, холодные небесные стражи безразлично взирали на спящее Средиземье. — Ты явился ко мне. Как нашел и зачем пришел к воину Дор Даэделота?

— Подобно остальным, услышал твой зов, — глава ордена Истари произносил слова медленно, с гордостью и величием. Ниар от его манеры говорить покоробило. Истинный сын своего рода, Саруман ничем не отличался от тех надменных владык Амана, что изгнали отца из Эа. — И шел на еще слышимое в воздухе эхо, оставленное спетой тобою песней. Полагаю, вскоре многие захотят встретиться с дочерью Моргота. И я далеко не самый плохой гость, колдунья. Я явился к тебе с заинтересованностью и новостями, которые могут показаться тебе занятными.