Истории СССР

Советский человек не мог быть так счастлив, если бы его впустили на Кузнечный рынок, в закрома Елисеевского гастронома или в кладовые Гостиного двора. Хотя это были ещё те стяжатели материальных ценностей, но высшим шиком в предкоммунистическом обществе считались интеллектуальные ценности и художественная культура. Настоящий строитель светлого будущего мог спать на полу, но на стене должна была висеть на ржавых гвоздях, купленных по случаю, книжная полка с томиком Кафки.

А носителем этой культуры в Ленинграде был БДТ Георгия Товстоногова. Газеты могли на своих передовицах расхваливать новый спектакль про Ленина или Царя Фёдора Иоановича в театре Веры Фёдоровны Комиссаржевской, поставленный талантливым Рубеном Сергеевичем Агамирзяном, можно было восхищаться несравненной Алисой Фрейндлих в огранке импозантного Игоря Владимирова, по радио могли взахлёб расхваливать музыкальную комедию молодого Владимира Воробьёва, могли упомянуть о смелой постановке спектакля «Час пик» по Ежи Ставинскому в Академическом театре А.С. Пушкина во главе с Народным Ревизором СССР Игорем Горбачёвым, но когда произносились три магические буквы БДТ, вокруг воцарялась таинственная тишина.

Билетик в БДТ начинали спрашивать от Пушкинского театра. Люди шли от метро мимо Пушкинского, по набережной Фонтанки и когда им предлагали лишний билетик в Пушкинский театр, брезгливо отворачивались. Пушкинский, желтел на площади Искусств как головка сыра, не тронутая интеллектуальными мышами. Про Малый драматический театр на улице Рубинштейна, про Театр драмы на Литейном, про Ленком тогда говорить в высшем обществе было не прилично. А вскользь произнесённое впечатление о новом спектакле БДТ могло сыграть решающую роль в судьбе молодой девушки. Её даже могли позволить взять замуж.

По этому счастливому стечению обстоятельств я стал вхож в БДТ, как секретарь ОК КПСС… Нет, как Генеральный секретарь ЦК КПСС… Нет. Там бы было много помпы. Меня мои ученики принимали без поддельного пиетета, с добрым радушием, с горячим кофе из зёрен в кафе главного фойе, с улыбкой дружеского радушия. Я мог в любое время прийти и быть пропущенным на генеральную репетицию для родственников, меня могли проводить за кулисы и познакомить с выдающимся актёром, могли показать как готовит декорации художник Эдуард Кочергин. Конечно, основанием для такого приоритета было и то обстоятельство, что я преподавал у студентов курса Георгия Александровича Товстоногова в институте, должен был присутствовать на их учебных занятиях и репетициях, снимался со многими из артистов в павильонах Ленфильма, но… Без компании моих дорогих учеников Бори и Толи я бы никогда не ощутил этой свободы и беспечности закулисья, которое возможно испытать только в стране чудес, когда тебе позволили потрогать любую игрушку.

На спектаклях в БДТ создавалась такая магия зазеркалья, что во время действия было страшно кашлянуть или, не дай Бог, уронить театральный бинокль, нарушив таинство театрального обряда. А пройти за кулисы после спектакля и пожать руку или подарить цветы казалось мне нелепым, настолько я верил в созданный актёрами образ. После «Истории лошади» ленивому конюху Жоре Штилю хотелось отомстить за издевательство над «Пёстрым» и дать пендаля, а Евгения Лебедева, этого «Пёстрого» сыгравшего, ласково похлопать по плечу. После «Смерти Тарелкина» я вытягивал руки по швам перед Его превосходительством, Кириллу Лаврову на теннисном корте было неловко тянуть руку для приветствия, после того как увидел его Астрова в «Дяде Ване».

Меня не вылечить от того чувства гипнотического погружения в мрачную эпоху Фёдора Достоевского, которое я пережил, побывав на спектакле «Кроткая» Льва Додина. Атмосфера малой сцены обволакивала зрителя и делала его соучастником происходящего. Я несколько раз порывался дёрнуть за рукав Олега Борисова, душившего своей молчаливой тиранией маленькую и беззащитную жену Наташу Акимову.

Эквивалент стоимости посещения БДТ был так высок, что попросив у своих ребят два билета на спектакль «Ревизор» для инспектора Исполкома по жилищно-кооперативному строительству моя очередь на покупку квартиры сократилась с пяти лет на шесть месяцев. За билетами в театр люди стояли ночами, отмечая номер своей очереди чернильной татуировкой на руке.

Я так и не понял эту тайну, которая позволяла в театре совершенно легально рассаживать на приличные места приглашённых людей. Скромный от природы, я старался забиться в укромный уголок зрительного зала и оттуда следить за происходящим. Мне так не хотелось обижать моих добродушных и щедрых ребят и отказываться от кресел в первом ряду, где я чувствовал себя, как прыщ на лбу важного господина, на который, отвлекаясь от действа, смотрел весь зал в монокль и судорожно вычислял, какой чудак занял сегодня такое почётное место. И по какому, собственно, праву?!

Борис Контребинский стал директором БДТ имени Г.А. Товстоногова и много лет руководил прославленным театром. Иногда я заходил к Боре и мы вспоминали наши лучшие денёчки. Однажды он порадовал меня необычным спектаклем. Боря организовал гастроли Славы Полунина с его сказочным спектаклем «Снежное шоу».

Анатолий Геннадьевич Иксанов стал директором Большого театра России и, успешно завершив его многолетнюю и многотрудную реставрацию. Государственных денег на реставрацию не хватило и к финансированию были привлечены новые русские олигархи. Вложив свои деньги, они подумали, что могут считать Большой театр своим домашним клубом, а их жёны жарко спорили и обсуждали репертуар и исполнителей. Толя против этого восстал. Театр — это театр. Большой театр — это очень большой театр. Такого взгляда на суть вещей Толе не простили. За год до окончания его контракта, за несколько дней до премьеры «Евгения Онегина» министр культуры России Мединский снял с работы Анатолия Иксанова. Занавес падает.

Щелкунчик

Под новый год окно нашего подвала наполовину засыпало снегом. Пока дворники не расчистят тротуар, света белого не было видно. Крысы зимой наглели и лезли греться из своих нор поближе к нашей печке. Дома сидеть без родителей было страшно. Диктор по радио, заглушая скребущихся крыс, рассказывал постановления партии и правительства и от этого чувство одиночества усиливалось и мне делалось ещё страшнее.

Долгожданное счастье наступало только тогда, когда отец приносил пушистую, густую ёлку и устанавливал её посреди комнаты. Весь подвал благоухал еловым ароматом, отпугивая всякую нечисть. Бабушка готовилась к Рождеству Христову и мы шли на Андреевский рынок за вкусностями. Издалека уже слышался запах мандаринов и мы долго выторговывали их у усатых грузинов по десять рублей за килограмм. Набрав в кошёлку орехов, антоновских яблок мы шли по седьмой линии в игрушечный магазин и покупали ёлочные игрушки. Игрушечками были завалены все полки — шары, зверушки, трубы, рыбки, попугаи. Всё сверкало и переливалось разными красками. Бабушка покупала мне картонных лошадок, рыбок и солдатиков, объясняя, что стеклянные шары и игрушки быстро разобьются. Но картонные игрушки тоже были очень красивые и я торопился домой, чтобы развесить их на ёлке. Когда мы оборачивали все орехи в фольгу и бабушка с мамой продевали ловко нитки сквозь кожуру мандаринов, ёлка преображалась в сказочное дерево. На печи весь год спал и дожидался своего праздника Дед Мороз в ватной шубе, густо посыпанной слюдяными блёстками. Когда по радио били кремлёвские куранты в Новый год в шубе из простыни и с ватной бородой появлялся в дверях папа с бенгальским огнём и говорил, что он Дед Мороз. Никто в этом не сомневался и все радостно кричали «С новым годом!» Мы все заглядывали под ёлку и искали свои подарки. В Новый год мне разрешали не спать и со всеми вместе петь песни и танцевать под патефон.

Мне было десять лет, когда хрущёвские прихвостни посадили папу в тюрьму. Он обзывал Хрущёва матерными словами у пивного ларька и восхвалял Сталина. Новый год был испорчен. Мама с бабушкой принесли такую же пушистую ёлку. Мы повесили на неё мандарины и орехи в фольге, завесили серебристым дождём, прикрепили на макушке рождественскую звезду, но ничего не помогало. Дед Мороз стоял под ёлкой с поникшей головой. В доме поселилась тоска.