Россия за облаком

а, ему малость в подарок отсыплю, поди, мигом вспомнит.

Горислав Борисович пожевал недовольно губами, но ничего не сказал.

— А всё-таки хорошо бы поране приехать, будто и не пропадали мы никуда, — гнула своё Феоктиста. — Он бы нас встретил: «Явились, не запылились!»

— Оно бы хорошо, — согласился Платон. Соколик в косматой зимней шерсти грудью налегал, поспешая по дороге, на которой не виднелось ни единого тракторного следа. Туман редел, открывая даль. Из-за пригорка показалось Ефимково.
* * *

— Явились, не запылились! — кричал Чюдой, запирая за гостями ворота. — А я уж заждался, чего не едете? Ну, заходите в избу, пока место есть!

Жил кум Матвей бобылём, с хозяйством справлялся кое-как, да и не было у него никакого хозяйства, так что ехать к нему следовало со своим припасом. По этой же причине гостей кум любил и принимал с охотой.

— Да это никак Микитка! — радовался Чюдой. — Совсем мужик стал, скоро дядьку перерастёшь. А Шурёнка-то невеста! — право слово, посватаюсь и женюсь! Ой, а это кто? — взгляд кума остановился на Миколке, который с неодобрением рассматривал шумного дядьку. — Неужто Митроха? Вы же его, никак, этой весной схоронили?

— Миколка это, — сказала Фектя. — Младшенький мой. А Митрошеньку бог прибрал, ты же сам на похоронах был.

— Вот я и говорю. А этого вы когда успели? Вот уж, впрямь, чужие дети быстро растут!

— Это Горислав Борисович, наш сосед.

— Заходи, Борисыч, заходи! Я всем рад.

— Простите, — спросил Горислав Борисович, — какой у вас сейчас год?

— Год у нас тот же, что и у вас, — опрометчиво соврал Чюдой. — Плохой у нас год. С самой Троицы как пошло поливать — дня не было без дождя. Только на Покров вёдро и увидели. Да вы и сами, поди, знаете, сена-то на продажу мало привезли. И никто не привёз, погнило сено всё как есть. Мне-то что, я безлошадный, сам сена не ем, а другие заране плачут. Вот и суди: бедному, получается, проще жить. Чюдны дела!

Под эту болтовню Чюдой впустил гостей в дом, где царил холостяцкий неуют, усадил за стол, принёс из клети жбан со злым, перекисшим квасом.

— Был квас, да не было вас, а осталась квасина, тут и вас приносило! Ого, Феоктиста, да у тебя, никак, пшаничные пироги!

— С капустой. Капусту намедни рубили.

— Хоть бы и ни с чем, пшаничный пирог сам в рот ложится. А вы, смотрю, широко живёте, рожью брезгуете. На селе болтали, что вас скопцы сманили к себе в скиты.

— Скажешь тоже, скопцы… Вон у меня парень какой народился — скопцы так не могут.

— Да и у прочих не всякий раз получается, чтобы за полгода дитя выносить да сразу взрослым выродить.

— Как это, сразу? Мы там побольше пяти лет отжили.

Горислав Борисович не успел ни вмешаться, ни даже придумать какое-нибудь подходящее объяснение. Он-то привык, что из одного и того же времени можно попадать в разные годы, поскольку время вообще идёт неровно. У самого Горислава Борисовича не было здесь ни далёких предков, ни добрых знакомых, которые могли бы заметить и удивиться, что человек не стареет