Россия за облаком

ГЛАВА 1

У Шапошниковых гуляли.

Визгливо разливалась гармошка, с коленцами и звяканьем брекотушек. Гармонисты у Шапошниковых всегда были знатные; если бы ещё работать умели, как песни орать — сметы бы мужикам не было. А так, радость — они веселятся, гадость — опять веселятся. Беда — у них смехи, страда — потехи. Потому и не вылазят из нищеты.

В проулке у шапошниковского дома пьяно голосили:
Ах ты, сукин сын, камаринский мужик! Без штанов-портов по улице бежит. Он бежит-бежит попёрдывает, За яйцо себя подёргивает!

И не подумаешь, что в семье горе.

Вчера Шапошниковы схоронили Алёну. Одна была работящая в семье, и ту господь прибрал. Теперь Шапошниковым одноконечный край пришёл, вот и гуляют второй день кряду. Сами и говорят: первый день на поминанье, второй — на погулянье. И где только вино берут? Люди кругом с голоду мрут, хлеба ни у кого нет, а винище — пожалуй — пей не хочу. Вот Шапошниковы и пьют.

А у Савостиных в доме тишина. Молча горюют, ни поминанья не было, ни погулянья. Мать наварила картошек, по две штуки на нос, и щепоть серой соли в солонице — вот и все поминки. Митроха-то любил картошку в стуколку, да чтобы с конопляным соком и толчёным чесноком. Нет ни сока, ни чеснока, ни Митрохи. Отмучился малец.

Феоктиста выставила на стол чугун с варёной картошкой. Горячий пар подымался над чёрным зевом. Микита, уже давно сидевший при своём месте, громко сглотнул. Пар хоть и постный, а с голодухи дразнючий. Шурка, сидевшая напротив, невольно передразнила брата, тоже судорожно глотнувши. Бывает такое: один зевнёт, и все остальные принимаются рты крестить. А тут, на пустой живот, как слюнку не сглотнуть?…

Платон Савостин сел за стол последним, на широкое хозяйское место. Место широкое, да стол узок. Пустая миска, из которой в прежние времена всей семьёй хлебали щи, праздные ложки лежат по краям — сегодня хлебать нечего. Стоят солоница да чугунок. Доска для хлеба тоже пуста, последний раз пекли батюшку две недели назад. Ныне у Савостиных едомый хлеб кончился, только на семена, да и то в обрез. И картошка вся вышла, семенную едят. Дожить бы до первой травы, до крапивы и луговой кислицы. Фектя щей наварит зелёных… детишки на понос изойдут, а всё живы будут… Микита и Шурка… а Митрошеньку господь прибрал, сегодня похоронили.

В сытые времена, когда садились вечерять, мать вываливала картошку из чугуна в миску, и каждый брал по своему хотению. А нынче картошка счётная, торопись — не торопись, а больше соседа не схватишь. Две картошины хозяину, по две детям, две себе.

В движениях жены Платон заметил что-то суетливое. Приподнялся, проверяя. Так и есть, на дне чугуна оставалось ещё две картошины. Небольшеньких, какие с осени откладывались на семена. Рука сама потянулась к ложке. Феоктиста сжалась, ожидая звонкого удара по лбу. Обычно так малых учат, если вздумают баловать за столом, а тут — хозяйку…

— Просчиталась, виновато прошептала она. — Как обычно сметила, и на Митрошеньку тоже сварила. Пускай уж ребятишки его долю съедят.

Платон