Под светом убывающей луны (СИ)

Глаза Тобирамы — обреченно-спокойные. «Зачем скорбеть? — будто говорили они, — ведь мы скоро снова встретимся». Красноватые глаза Учихи шикоро распахнутые, потерянные. Глядя на него, Тобирама отчего-то думает, что тот непременно сошёл с ума бы, проживи хоть на пару часов дольше.

Правая рука Изуны под толщей болота все ещё сжимала холодную ладонь нии-сана. Правая рука Тобирамы утонула в трясине вместе с аники, который так и не выпустил её. Кровные враги стояли друг напротив друга, едва ли дальше, чем на расстоянии полуметра.

Им через полгода должно было исполниться восемь.

Молчание висело над ними угрозой скорой смерти, которая, как мать, раскрыла свои нежные, такие теплые и давно забытые объятия.

— Ты всё время называешь меня «Учиха», — совершенно неожиданно подал голос тот самый Учиха, когда Тобирама уже почувствовал легкую нехватку воздуха, — Ты вообще моё имя знаешь?

— А оно мне надо? — вопросом на вопрос ответил Сенджу. На самом деле, может и знает, даже скорее всего знает, но вспоминать сейчас не хотелось. Все мысли были вокруг аники.

— Учиха Изуна, — звонко и преувеличенно бодро представился тот, снова вырывая Тобираму из мыслей. Глаза у него по прежнему широко распахнуты и лихорадочно блестящие, но он улыбается. Тобирама нахмурился: они только что похоронили, если это можно так назвать, обоих старших братьев. Как этот Учиха может оставаться веселым? Все они ненормальные, клан демонов.

Тобирама поднял взгляд. Изуна глядел прямо и улыбчиво, глаза у него чёрные, а не красные, и если бы не высохшие солёные дорожки на щеках, можно было бы сказать, что это самый милый ребенок из всех, встреченных Сенджу.

Ребенок.

Тобирама вновь задался вопросом, сколько ему лет. Нет, он знал, что они примерно ровесники, но отчего-то вдруг остро захотелось узнать, насколько точно Учиха младше него.

Может, удастся спросить?

— Тобирама, — просипел он едва слышно. По лицу били крупные капли, разбиваясь о металл хаппури, разлетаясь брызгами, стекали по щекам, будто слёзы.

Изуна опять улыбнулся. Совершенно не по-демонически, солнечно. Капли влаги повисли на его ресницах. Красиво.

— Для меня было честью сражаться с тобой, Тобирама Сенджу.

«Не удастся», — всё же понял Тобирама. По макушке с силой бил дождь, а в в уголках чужих глаз вдруг скопилась и потекла по щеке ярко-розовая, смешанная с водой, капля крови.

Легкие сжало от недостатка кислорода. Прогремел новый раскат.

========== Глава 2 ==========

Ему кажется, что вокруг нет ничего. Чувство пустоты окутывает, путает, где низ, а где верх. Более того, он даже своих конечностей не чувствует — лишь всё усиливающееся и усиливающееся давление, неясно, когда вообще возникшее и успевшее разрастись до таких масштабов. В голове звенит, стенки носа будто стремятся пробить череп, горло и легкие печёт. Хочется глотнуть воздуха… воздух, нужен воздух!

Невозможность определить, где верх, где низ оборачивается для него проклятием. Ведь где-то там есть кислород, вкусный, живительный, свежий воздух!

Он дергается всем телом, приказывая ему двигаться, вниз, вверх — не важно. Снова дергается, пытается кинуть себя в одну сторону, потом в другую. Он ведь так хорошо умел контролировать своё тело! Наконец начинают неохотно подчиняться руки и ноги. Он пытается грести, а на деле только барахтается, как перевернутая на панцирь черепаха, в этой пустоте, надеясь лишь, что движется верном направлении, а не от него. Легкие горят, разрываются. Кажется, ещё мгновение, и его голова лопнет! Он не выдерживает, раскрывает рот, пытаясь вдохнуть. В носоглотку льётся ледяная, жгучая вода, он давится ею…

Толща вдруг расступается, и что-то подхватывает его, с силой тянет наверх, буквально выбрасывая на поверхность.

Воздух!

Его вырвало водой, и он закашлялся, только сейчас способный вдохнуть. Наконец, он встряхнул головой, разбрызгивая капли с коротких волос, и рухнул на спину, открывая красные глаза.

Тобирама Сенджу пришёл в себя.

Всё было будто в тумане, но он чувствовал, что лежит на холодной траве. Легкие безжалостно горели, голова пульсировала, но все остальное мерзло. Хотелось свернуться, поджимая колени к груди, но конечности снова не слушались. Но почему, почему ему было холодно?

Он ощутил тяжесть мокрого поддоспешника, давившего на грудь сильнее самих доспехов. Холодный ветер выдувал малейшее тепло, которое могло бы скопиться между тканью и телом. Его чакра была почти на нуле и не грела.

Осознав это, Тобирама только сейчас понял — он чувствовал. Он был жив и мог чувствовать. А если он жив…

Сенджу скосил глаза в сторону и увидел на расстоянии двух локтей от себя жадно глотающего воздух Мадару Учиха.

Первая мысль: «Жаль, что он выжил».

Вторая: «Это что, он меня спас?!».

Последнее предположение совсем не вписывалось в рамки его привычного мира, и Тобирама временно отметил его как несущественное. Стало легче.

Мадара, наконец, нашёл в себе силы, глубоко вдохнул и сел. Его повело в сторону, но Учиха упрямо придвинулся к Сенджу и выхватил кунай. Тобирама дернулся, но сил на сопротивление не было совершенно. Учиха, однако, не стал его убивать: вместо этого он с силой распилил затупленным кунаем тесьмы-крепления доспехов, спихнул их с чужих плеч, оставляя валяться грудой на земле. Шатаясь, поднялся на ноги, схватил Тобираму за предплечье и потянул на себя, закидывая чужую руку на шею. Исходя из того, что получилось поднять Сенджу у Мадары не сразу (в первый раз они вообще завалились обратно на землю), враг тоже был сильно истощён и ослаблен. Только понимание этого и ощущение некоторой оторванности от мира удерживало Тобираму от попытки вырваться из хватки и бежать прочь от того, кто потенциально сильнее. Впрочем, чувство опасности, всегда преследовавшее его рядом с этим Учиха, сейчас молчало, и Тобирама, всё ещё пытаясь привести в порядок плывущий перед глазами мир, послушно переставлял ноги.

Вместе они ушли с бережка то ли озера, то ли реки. Тяжелые мокрые тряпки тянули к земле, но Сенджу упрямо брёл по равнине. Стараясь отвлечься от ощущения полного изнеможения, он оглядел Учиху, насколько позволял ракурс и иногда появляющиеся пятна перед глазами. Тот и сам был без доспеха, но Тобирама не мог припомнить, снял или изначально бился без них. На нём не было даже кланового плаща, лишь нательная майка, оббитая сеткой-кольчужкой. Лицо осунулось, мешки под глазами проступили четче. Спаситель с присвистом дышал, а когда вбирал холодный воздух, было слышно, что у него зуб на зуб не попадает.

Они пересекли широкую тропку и наконец нырнули в чащу леса. Тут оказалось намного темнее и ещё холоднее, разве что ветер не гулял, и его пронзительные порывы сменились стылым воздухом, ощутимо тяжелым. Наконец Мадара остановился и, спихнув его руку с плеча, толкнул вперед. Не удержавшись на ногах, Тобирама свалился, словно марионетка с обрезанными нитями чакры, на пожухлую траву. Сил в теле не чувствовалось совершенно, и разум будто не функционировал. Даже привычное логическое мышление отказывалось повиноваться. Всё, на что его хватило, это подтянуть ноги и голову поближе друг к другу, в надежде сохранить тепло, и провалиться в сон.

Уже на грани сознания он услышал возмущенное: «Мадара, осторожнее!», произнесённое родным голосом, но звучавшее настолько устало, что…

Тобирама заснул.

***

Сенджу отрубился в тот же миг, как рухнул на землю, и Мадара даже немного завидовал ему в этой возможности. Сам он не мог позволить себе поспать, хотя чакроистощение ощущалось в полной мере и головной болью, и слабостью, и вялостью мышц.

Он сделал ещё два шага и сел-упал на траву возле разведенного Хаширамой огня. Рядом с родной стихией стало немного легче. Сенджу утомленно вздохнул, но всё же поднялся, пошатываясь, дошел до брата и перетащил его на собранную копну сухих хрустящих листьев. Вернулся к костру, едва не спотыкаясь.

Мадара проводил его путь взглядом и снова уставился в огонь. Они пришли в себя около получаса назад (сам он, Мадара, немного раньше) и едва не задохнулись в толще озера. Обычного, к слову, озера — вода была чистой, прозрачной и ледяной. Помогли друг другу добраться до берега. Хаширама собрал распластанные конечности в кучку и с решительным видом пошёл искать безопасное место для отдыха, а Мадара остался лежать, глядя в серое с голубыми прожилками, светлое небо. Чуть придя в себя, он обнаружил, что резерв чакры пуст почти на две трети — первые признаки истощения вроде общей слабости уже ощущались, но до полного, с потерей сознания, было ещё далеко. Он чуть повернул голову и с удивлением обнаружил шагах в двадцати знакомый тяжёлый меч. Как он оказался на берегу, было загадкой, и, не желая пока думать, Учиха просто восстанавливал дыхание, глянул в другую сторону и наткнулся на большую крепость совсем близко, с башнями и пиками, довольно странной архитектуры.