Сны чужие (СИ)

Глава вторая

Неисповедимы мысли и деяния Тши‑Хат, Хозяйки Дорог, великой проводницы на жизненном пути всякого живущего. Захочет ‑ обласкает, приведет к славе, богатству, удаче; захочет ‑ приведет к быстрому и преждевременному концу; захочет ‑ вовсе превратит жизнь в кошмар наяву, в бесконечную череду бед и лишений, после которых смерть покажется лучшим итогом. Самое почитаемое у населяющих Долину народов божество капризно и своенравно, любимчики его попадают в опалу столь же скоро, сколь и внезапно. Сегодня ты гарцуешь на спине Золотого Спира, а завтра единственное твое место под Миррой ‑ помойная яма. Берегитесь, сегодняшние фавориты, идите по жизни с постоянной оглядкой, проверяя и перепроверяя каждый свой шаг, даже самый верный и безошибочный на вид. Лучший удел ‑ равнодушие Тши‑Хат, когда она просто не замечает тебя, жалкого смертного, не одаривая чрезмерно своими благами, но и не уничтожая под горячую руку. Жизнь вне поля зрения Хозяйки Дорог ‑ лесная тропа: взгорок, ручей, овраг, болото, солнечная поляна, дремучая чаща, чистое озеро. Удачи ‑ невеликие, но радостные; беды ‑ обыденные, житейские, не обвальные, после которых можно заставить себя встать, отряхнуться и идти себе дальше, насвистывая под нос.

По большому счету, теперешнее свое положение Крайт тоже склонен был оценивать, как неудачу вполне обыденную. Ибо что может быть обыденнее для рядового вольпа‑ватажника стягивающих запястья ременных петель, злобного торжества во взгляде конвоира‑фарсахара и маячащего в недалеком будущем жутковатыми призраками палаческого кредэка или веревочной петли на шее ‑ нового "бескровного" способа расправляться с вольным лесным сбродом, придуманного каким‑то южным наместником и распространившегося уже повсеместно. В отчаянных ватагах все давно привыкли к возможности подобного конца, смирились с ней и перестали забивать себе головы пустыми страхами. Так, ничего особенного, просто овраг попался глубже обычного.

Холодный ветер задувал в прореху на локте куртки, знавшей лучшие времена. Ее, в паре с черными кожаными сапогами и роскошным плащом столичной выделки, Крайт приокупил на осенней ярмарке в Флаварк, отдав скуповатому торговцу мало не половину добытого за полгода серебра. Да и то сказать ‑ чем копить монету, исправно зарывая в землю бесполезный груз тайников, так лучше уж погулять‑покрасоваться, в одночасье истратив на удовольствия то, что завтра все одно не поможет тебе избежать стрелы в горло или ремней на руках. Хотя, плаща все равно было жалко… и сапог. Первый остался лежать, втоптанный в слякоть постоялого двора, где ребята из ватаги Гувора‑Беды схватилась с фарсахарами джартада Ксар‑Тажа; вторые красовались теперь на ногах тощего, черного как уголь сэй‑гора. Сэй‑гор этот, как случалось ему проходить мимо сидящего в снегу Крайта, всякий раз мерзко ухмылялся и неизменно сопровождал ухмылку болезненным пинком в бок. Получать пинки мыском собственного сапога было обидно вдвойне и ублюдок‑фарсахар это, кажется, отлично понимал.

От двадцати трех барсков и восьми кальиров, семь дней назад вышедших под конвоем из тюремного лагеря, расположенного в предместьях Флаварк, осталось только пятнадцать живых душ ‑ четырнадцать мужчин и одна женщина. Еще парочку несчастных конвой подобрал уже по дороге. Остальных скосили мороз, голод и распутица. Четверо выживших были из ватаги Гувора‑Беды, включая самого Крайта и его вожака. Других он не знал, кроме двух собратьев‑вольпов, с ватагами которых когда‑то пересекалась дорожка Гувора. Кто же были остальные… Вольпы, как и он? Солдаты мятежных гарнизонов, которых до сих пор еще не выловили из лесных убежищ? Простые крестьяне или бродяги, подобранные разъездом "пятнистых" прямо на дороге?… Никакой, в сущности, разницы не было между ними. Мужчины и женщины, все сейчас находились в равных условиях и всех ожидало примерно одно и то же будущее ‑ отсутствие всякого будущего. Фарсахары, подобно ложке в руке опытного повара, постоянно шуровали в гигантском суповом котле, именуемом Долиной, снимая с клокочущего там варева пену, и не особо заботясь при этом, что вместе с пеной всегда выплескивалось в небытие и немного безвинного бульона.

‑ Эй, черви! ‑ рявкнул, подходя, могучий телом сэй‑гор по имени Ураз‑Таш, старшина "отряда возмездия". ‑ Была бы моя воля, освежевал бы вас прямо здесь, на месте! К несчастью, у меня приказ доставить всех живыми в распоряжение палача! Поэтому жрите быстрее! Кто не успеет, пойдет дальше голодный!

Два "пятнистых" бросили в снег свирепо зашипевший закопченный котел. Пленники потянулись связанными руками к еде ‑ крупным кускам мяса, сваренного просто в талой воде, без приправ и крупы. Крайт невольно покосился на лежащую у самой обочины мерзлую тушу, из которой фарсахары "заботливо" нарубили этого мяса. Подобной падали в округе сейчас хватало и оставалось лишь надеяться, что спир лежал здесь не слишком давно. Впрочем, выбирать не приходилось и Крайт, ухватив свой кусок, впился зубами в пресное жесткое мясо. С усилием работая челюстями, он заметил, что один из товарищей по несчастью не ест. Это был еще молодой парень, сильно изможденный и выглядевший больным. Как раз один из тех двоих, что "присоединились" к конвою уже в дороге. Ураз‑Таша сильно раздражали потери в пути среди пленных, поэтому встреченного в зимнем лесу оборванного бродягу, старшина, недолго думая, приказал приобщить к остальным "червям". Барск, когда вязали ему руки, не сопротивлялся. Похоже, для него было неважно куда идти и в какой компании. Четверо суток совместной части их бесконечного пути Крайт следил за ним и ему казалось: вот сейчас, сейчас бедняга не выдержит, упадет, чтобы больше уже не подняться. Шло время, оставались позади станы пройденного пути, а Тщедушный (так Крайт стал называть его про себя) все не падал, брел, покачиваясь, как после большого кувшина выдержанного бьяни.

‑ На, поешь, ‑ он протянул парню исходящий паром кус, ‑ нужно набраться сил.

Тот посмотрел на него тусклым, ничего не выражающим взглядом, потом молча взял предложенное мясо и начал вяло жевать, уставившись в одну точку.

‑ Правильно, ‑ удовлетворенно кивнул Крайт, ‑ иначе не дойдешь. Правда, может статься, то место, куда мы все идем, вовсе не стоит того, чтобы до него добираться. Но ведь в дороге всякое случиться может, как ты полагаешь?…

Резкий пинок под ребра заставил его умолкнуть.

‑ Тебе позволили жрать, недоносок, ‑ просипел с неизменной ухмылкой тощий сэй‑гор, склоняясь над съежившимся ватажником, ‑ но никто не позволял тебе болтать!

‑ Прости, георт…

‑ Захлопни пасть!

Больно бьет бывшая собственность ‑ на подошве, по последней моде, приводившей, еще до прихода к власти Бьер‑Рика, в восторженный трепет городских щеголей, Крайт сделал набойки из стальных пластин. Сейчас ему это уже не казалось такой уж славной идеей.

Дождавшись, пока проклятый сэй‑гор отойдет подальше, он снова заговорил, обращаясь к собрату по несчастью:

‑ Как тебя зовут, друг?

Тщедушный не ответил. Тяжело, с видимым трудом двигая челюстями, барск жевал свою порцию вареной падали; взгляд его был все так же пуст и неподвижен; тело, прячущееся под лохмотьями некогда добротной одежды, вроде и не выделялось выраженной худобой, но явно не блистало здоровьем.

"Еще пару дней протянет, не больше". ‑ с жалостью подумал Крайт и отвернулся, теряя к безучастному соседу интерес. Он начал смотреть туда, где трапезничали фарсахары. "Пятнистые", по большей части состоящие из сэй‑горов, позаботились о своем столе лучше, чем о кормежке подконвойных: лепешки, копченый окорок молодого урда, сваренная отрядным кашеваром похлебка, о наваристости которой можно было только гадать, пуская слюнки… Пленники, почуяв доносящиеся от костра конвоиров запахи, стали жевать заметно медленнее ‑ их еда сразу показалась им вдвойне безвкусной. Крайт наблюдал, как старшина достаёт из седельной сумы большую деревянную флягу и пускает ее по кругу. Сэй‑горы прикладывались к окованному металлом горлышку, довольно хекали и передавали следующему нетерпеливо ожидающему очереднику. У Крайта даже в животе заурчало от такого зрелища.