Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

Он отставил чашку:

- По какому делу?..

- Есть одна просьба... личного характера.

Дворник покосился на жену, и та вдруг встала, словно прочла его мысли, и вышла из комнаты, мурлыча песенку.

- Эрик, что... опять?

- Да. Если вам не трудно. Заплатить могу деньгами или талонами, мне все равно. Только, если можно, пусть ваша жена как-нибудь... ну...

- Уйдет в магазин? Чтобы купить себе, скажем, какую-то обновку? - дворник хитро улыбнулся. От его былой щепетильности в этом вопросе не осталось и следа.

- Да, и на обновку я ей добавлю, - я вздохнул.

Он покивал, потом спохватился:

- А что ты опять натворил-то?

- Простите - на этот раз я не скажу. Слишком у меня уже взрослые приключения, это не мелочь из буфета таскать.

- А я, выходит, твоя палочка-выручалочка? Хорошо. Юля сейчас уйдет.

Я протянул ему деньги, довольно много - не помню, сколько, двигался я как в тумане. Он вышел, заговорил на кухне с женой, та удивленно что-то воскликнула, но сразу же утихла и робко зашла в комнату переобуться.

- До свидания, - она взяла с вешалки пальто и поклонилась мне. - До встречи...

Мы остались с дворником одни, и я ощутил вдруг мелкий, какой-то детский страх перед ним, и вместе с этим страхом внутри у меня ожило знакомое тепло, ровное, тлеющее, почти успокоительное.

- Кушетку-то я выкинул, - заметил дворник. - И тот ремень тоже, совсем он истрепался. Знал бы, что ты еще зайдешь, оставил бы его специально для тебя. Ну да ничего, у меня другой есть, даже лучше - прочней, - он открыл дверцу желтого платяного шкафа. - Вот этот подойдет? Настоящая кожа, совсем как офицерский...

- Да мне все равно, - я закрыл глаза, покачиваясь на стуле.

- Что ты будешь делать, если я уеду? - усмехнулся он. - Хочешь, если уеду, адрес тебе оставлю?.. Ну, ложись на кровать, что ли.

Не могу сказать, что мне нравится страдание, но я понимал - это необходимо, хотя бы для того, чтобы лишние мысли без остатка выветрились из головы, и можно было, наконец, отдать все свои долги, не терзаясь больше угрызениями совести.

В этот раз было значительно больнее, чем тогда, в детстве. То ли сказывался другой, более жесткий ремень, то ли дворник не столько выполнял мою просьбу, сколько вымещал на мне какое-то давнее раздражение - не знаю, во всяком случае, я едва сдерживался, чтобы не вскрикивать от каждого удара.

- Лежи тихо, - он замахнулся в очередной раз. - Не хватало мне еще, чтобы жильцы управдому написали.

Восемь, девять, десять... я пытался считать, но обжигающая боль, казалось, парализовала мысли.

- Хватит!.. - я понял, что не выдержу.

- Ничего не хватит. Ты человек взрослый и грехи у тебя тоже взрослые, что же ты, хочешь, чтобы тебе по детской норме доставалось?..

И дальше - одиннадцать, двенадцать, тринадцать...

- Больно! Не надо больше! - завопил я, пытаясь подняться.

- Тихо! Я знаю, что больно, - дворник с силой прижал мое лицо к жесткому шерстяному покрывалу. - Ну-ка, рассказывай, что ты там натворил. Рассказывай, а то я не перестану.

Это неожиданное и незапланированное насилие мгновенно выбило меня из колеи, и почувствовал, как из глаз потекли слезы:

- Я не могу сказать! Зачем вам! Да перестаньте, пожалуйста, хватит!..

Четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать...

- Гаденыш, - с веселой злостью отозвался дворник. - Вот гаденыш какой! Да, больно, и это еще не все. А тому человеку, который из-за тебя страдает - ему не больно? Думаешь, я идиот? Не понимаю, во что на этот раз ты вляпался?..

- Ради Бога, перестаньте! - я задыхался от боли и слез, но вырваться никак не мог, его каменная рука крепко удерживала меня за шею. - Я все поправлю, я разберусь, только больше не надо!..

Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать...

И тут я "поплыл", но не так, как с Яной - тогда это было опьяняюще приятно, а сейчас у меня просто наступил шок, но само ощущение отрыва души от тела было очень похоже, и я успел удивиться, что такие разные вещи, как боль и наслаждение, вызывают у меня такую сходную реакцию.

Двадцать один, двадцать два, двадцать три, двадцать четыре, двадцать пять...

Очнулся я от струек ледяной воды, разбивающихся о мой лоб, и открыл глаза. Дворник стоял со стаканом в руке и добродушно хмурился:

- Ну, ты как?

Я осторожно пошевелился, подвигал затекшими руками, перевернулся на спину и, морщась от боли, натянул брюки. Разговаривать с этим человеком мне совсем не хотелось.

- Нормально? - он говорил ласково и мягко, словно с больным. - Не обижайся, ты же сам просил.

- В разумных пределах, - я сел, потом встал на ватные ноги, заправил за пояс рубашку и потянулся к стулу за пиджаком. - Я не просил надо мной издеваться. Хотя - спасибо, деньги свои вы отработали.

- Ну во-от! - он огорченно поставил стакан на стол. - Вот и делай после этого добро людям.

Я вспомнил какую-то давнюю сценку: затопленный солнцем летний день, старая голубятня, мы с Хилей, еще дети, сидим на теплой траве и смотрим вдаль, на синие в солнечном воздухе фабричные трубы. Меня кусает оса, в щеку, и Хиля, сдавливая изо всех сил двумя пальцами место укуса, бормочет с материнской озабоченностью: "Да потерпи ты, жало надо вынуть, что ты как маленький... это для твоего же блага".

- Спасибо, - повторил я, поправляя галстук. - Мне уже пора, жене привет передавайте.

- Может, чаю еще? - почти заискивающе сказал дворник.

- Ничего, я дома попью.

Странно, но Яна как-то отодвинулась в моем сознании на второй план, превратилась просто в девушку и больше почти не мучила, разве что немного, по инерции. Я знал, что уже освободился и - даже - полностью заплатил за свое так и не свершившееся преступление. А значит, оно и не свершится.

Дорога обратно совсем не запомнилась. Был пустой автобус, какая-то благообразная старушка наклонилась ко мне и спросила: "Сынок, тебе плохо?", а мне было никак, даже мороз словно исчез, остались лишь плоские снежные улицы, резкое солнце да шум мотора.

После обеда пришла Хиля, серьезная, немного бледная, и несказанно удивилась, застав меня дома, да еще в постели - я читал, закутавшись в одеяло.

- Милый мой, ты почему не на боксе? Нездоровится? - она села рядом, погладила меня по голове, задержала руку на лбу. - Температура у тебя?

- А ты как сходила? - я понимал, что выгляжу больным, но на самом деле больным себя не чувствовал, просто - измученным.

- Да, как... - Хиля поморщилась. - Нескладно. Мама у нее красивая, породистая такая. А вот сестренка мне не понравилась, молодой человек к ней не пришел, так она нам чуть ли не истерику закатила. Да и подруга моя - тоже как-то странно себя вела, все в окно посматривала.

Мои глаза застыли, потому что я начал вдруг понимать смысл сказанного ею и ужаснулся.

- Хиля, а живут они где?

- В "девятке", - беспечно отозвалась моя жена. - Знаешь, там есть такой страшно неуютный дом, "Пирамида"?..

* * *

Когда встречаются после долгой (или даже недолгой) разлуки два почти чужих друг другу человека, которых связывает общее прошлое, неминуемо начинается разговор в стиле "А ты помнишь?..". Такого разговора с Хилей я боялся, потому что помнил почти все, и особенно - наши счастливые дни, когда ничто не предвещало плохого конца.

- Ну как, Эрик? - она улыбнулась, кольнув меня отблеском металлической коронки во рту. - Как жизнь?

Я развел руками:

- Да все в порядке...

- Не знаешь, о чем говорить? - Хиля проницательно наклонила голову.

Две мысли. Первая: она уезжает, и больше никогда в жизни я ее не увижу и не дождусь звонка. Вторая: ну и пусть.

- Зачем тебе туда? - спросил я. - Тут один человек мне сказал, что нас просто раскодировали. Дело не в том, верю я ему или нет, но можно же что-то сделать, тут врачи, психологи...

- Ах, Эрик, да знаю я все это! - она махнула рукой. - Думаешь, я такая же серая и дикая, как ты? Зиманский - надо отдать ему должное - умел все объяснить, не говоря ничего напрямую. Вот так я и вытянула из него все. Но кодироваться обратно? Зачем? Мне легче не станет.