Менуэт святого Витта. Властелин пустоты

Сжавшись, он считал секунды. Глупые твари, самые глупые на этой планете, если не считать трясинных черепах на болотах, слишком тупые и оттого непредсказуемые. Может, они не могут договориться, кто в кольце главный?..

Он рискнул поднять голову и присвистнул от удивления. Кольца уже не было, оно распалось; клоуны, кривляясь пуще прежнего, уходили кто куда, преимущественно вверх по склону, мимо лодки. «Разбегаются», — с недоумением подумал Питер. Разбегались… Чего ради? Он еще не успел по-настоящему обрадоваться удаче, как понял, что успокаиваться рано, а бежать, быть может, уже поздно.

Клоуны не просто уходили — они спасались. С самого начала убегали от хищника, и лишь запах человека сбил стадо с толку, на время пересилив инстинкт самосохранения. Преследователь был хорошо виден и знаком — бродячую паутину не заметишь разве что в сумерках, зато сейчас, в первых лучах солнца, она сверкала всеми радужными нитями и двигалась с легчайшей воздушной грацией, опутывая грубые замшелые стволы, стремительно подтягиваясь, выбрасывая новые нити, которые падали сверху вниз, разрастались, ветвились и снова втягивались. Паутина словно бы катилась, было в ней что-то от морского ежа и перекати-поля одновременно. Клоун, отставший от стада, был схвачен, когда тщетно пытался протечь сквозь паутину. Через секунду он обвис, оплетенный ею. Питер знал, что паутина на этом не успокоится: схватив одного, она обшарит пространство радиусом в несколько десятков шагов в надежде поймать кого-нибудь еще, длина нитей это позволяет, а потом подтянет к жертве коричневый белоглазый сгусток размером с кулачок младенца Джекоба — по сути, пищеварительный и нервный центр хищника — и замрет, присосавшись. Неделю будет сосать. Две…

Питеру случалось на спор убивать «паука» выстрелом с пятидесяти шагов, и сейчас он пожалел о луке, оставленном в лодке. Бродячая паутина намного опаснее белого клоуна. Как ни странно, она не любит путешествовать по вертикали, предпочитая обходить препятствия, а не переваливать через них, потому и поставлен частокол вокруг лагеря. Можно также в надежде на удачу забраться на высокое дерево. А на открытом месте первая и главная заповедь настигнутого паутиной: не шевелись. Замри. Тебе может повезти: паутина хватает тех, кто движется, полагаясь прежде всего на зрение, правда, и на осязание тоже. Она чувствует температуру ощупываемого предмета, так что шансы остаться необнаруженным пятьдесят на пятьде…

Ноги опутало сразу же. Рвануло, повалило. Питер яростно резал нити, они пружинили и пищали под ножом, рвались с натужным дребезжанием лопающихся струн. Их было много, и все новые и новые путы хищно тянулись к человеку, как к законной и лакомой добыче, — будто он, несмотря на сорокалетний опыт жизни на этой планете, мог позволить себе ею стать! Радужные жгучие бичи хлестали справа и слева, тонкая живая проволока закручивалась вокруг тела, падала сверху на голову, подбираясь к шее… Десятки, сотни сверкающих нитей. Паутина была в ярости: ей еще не попадалась жертва, вооруженная стальными когтями.

Натянулось, рассекло кожу… Потащило. Захлестнуло правую руку — Питер, не глядя, перебросил нож в левую, неожиданно для себя обнаружив, что совершенно спокоен. Теперь, защищая только шею и руку с ножом, предоставив нитям оплетать остальное коконом, он ждал, превозмогая боль. Он умел терпеть и ждать. И когда паутина доволокла его туда, куда ей хотелось, на расстоянии вытянутой руки он увидел покачивающийся над ним безобразный коричневый комок с тонким дрожащим хоботком в проеме распахнувшихся зазубренных жвал. Питер перерезал мешающие нити, хладнокровно и точно, как делал не раз прежде, и всадил нож в промежуток между жвалами и парой отвратительных выпученных глаз…

Ему не сразу удалось освободиться — некоторые нити были еще живы, старались вырвать нож. Белых клоунов на холме уже не было, кроме одного, схваченного. Питер оставил его в покое — еще оживет, увяжется… Горючий корень был на месте — не уполз, дурак. Питер хмыкнул: хоть в чем-то повезло. Теперь ничто не мешало развести костер, вскипятить в котелке воду и разбудить Йориса и Веру…

Глава 6

— А, это ты, — сказал Стефан. — Входи. Можно.

В дверь просунулась рука в бугристых наростах кожной болезни, которую давно отчаялась вылечить Маргарет. Затем явилось лоснящееся лицо-блин с коротким носом-обрубком, и следом — брюхо наперевес — вкатился сам Анджей, по прозвищу Пупырь, по-утиному переваливающийся на коротких ногах-тумбах. Можно было подумать, что, если его толкнуть, он закачается, вроде неваляшки. Всякого другого Стефан сейчас с удовольствием выгнал бы вон, да и вообще не дело посторонним торчать в ходовой рубке, но Анджей посторонним не был. Когда он не занимался прямыми наблюдениями, его рабочее место помещалось здесь.

Стефан остался сидеть. Кресло сейчас по праву принадлежало Анджею, но, если этот пухлый слон заполнит его своим могучим задом и уронит кошмарные лапы на пульт, толка от него уже не добьешься. Стефан изобразил улыбку. Ему в самом деле было приятно, что Анджей и сегодня пришел работать рано, еще до сигнала общего подъема. Редкий трудяга, все бы так.

— Как дела? — спросил Стефан.

Как идут у Анджея дела, было видно сразу. Анджей теперь мог воспользоваться только одним глазом — второй заплыл.

— А ну повернись к свету, — приказал Стефан. — Та-ак. Били?

Анджей виновато развел руками: били, мол, ничего не поделаешь.

— Кто?

Анджей поднял кверху толстый, в наростах палец.

— Не так важно, кто бил, — квакнул он, — как важно, за что.

— За что, мне уже доложили, — сказал Стефан. — Спрашиваю: кто?

Анджей насупился.

— Мне повторить вопрос? — осведомился Стефан.

Анджей досадливо поморщился.

— А не все равно? Ну, Дэйв бил… Никак не пойму, почему это тебя интересует. Ты его наказывать будешь, что ли? Так он глупый, не надо.

«У тебя все глупые, — с холодным ожесточением подумал Стефан. — Все, кто не витает в иных слоях мироздания, как ты, а живет сегодняшним днем, таскает из болота торф и ни бельмеса не смыслит в твоей астрофизике. Они для тебя не более чем малые дети, не поумневшие за сорок лет, и я, наверно, в их числе. А ты подумал, умник, что Дэйв бил тебя по роже не только из-за твоего отказа идти воровать бластер? По такой роже для того, кто голодный, бить одно сплошное удовольствие. Они ведь все как один убеждены, что я тебя подкармливаю за их счет, ни один не поверит, что это не так…»

Вслух он сказал:

— С Дэйвом мы разберемся. Я, собственно, не это имел в виду. Как дела?

Анджей облизнул толстым языком пухлые губы и моментально стал похож на жабу, только что слопавшую вкусного жука и оттого невероятно самодовольную. Всякий знал, что это означает: готов материал для доклада. Пупырь обожал делать доклады. Без сомнения, в такие минуты он ощущал себя профессором, выступающим перед коллегами. Стефан не раз думал о том, что на Земле Анджей мог бы стать, возможно, даже крупным ученым. Здесь ему не хватало размаха исследований и чувствительности аппаратуры.

— Сегодня делаю итоговый доклад.

Стефан с трудом удержал себя в кресле. Врет? Нет, он бы не решился… Не просто рядовой доклад с приложениями, посвященный утончению очередной модели, а итоговый по теме! Окончательный. Финиш. Больше тридцати лет работы, нудной и каждодневной, если считать с того момента, когда Анджей, разобравшись в приборах и собрав крохи наблюдательного материала, слепил кое-как первую модель этого солнца, крайне наивную и даже смешную с позиций сегодняшнего дня. За тридцать лет ему удалось сделать то, на что астрофизики Земли потратили столетие, притом что Солнце устроено много проще этой гнусной звезды. И ведь никто не верил, что получится, сам же Анджей не верил: «С таким барахлом, как наш нейтриноскоп…» «А я его заставил, — подумал Стефан с гордостью. — В этом и моя доля успеха. Иногда это очень важно — заставить».

— Ну? — спросил он.

Жаба поцокала языком. Пупырь наслаждался — держал паузу.