Менуэт святого Витта. Властелин пустоты

— Говорите, ну!

Товарищ Саахов.

Молчание. Треск. Бросаю трубку. Звонок.

Сдохнуть можно.

— Слушай, как тебя… Могу я наконец поработать спокойно?

Смешок в трубке — и тот с акцентом.

— Разве в твоем мире можно что-либо делать спокойно?

Философ…

— А в твоем это запросто? — парирую я.

— Тоже нет, конечно. Разве что какой-нибудь дятел продолбит себе дупло и попытается в нем что-нибудь высидеть.

Хочу быть дятлом.

Оглядываюсь — а толку? Еще не привык… Хуже всего то, что я никогда точно не знаю, в какой момент нахожусь под чужим взглядом, а в какой нет. Подозреваю, что этот тип интересуется буквально всем. Моей работой почему-то в особенности. С чего бы?

Проникнуться к себе уважением, что ли?.. Не настолько я наивен.

Мой знакомец мог бы немало порассказать, откуда берутся сюжеты. Зато жена, вопреки очевидному, почему-то убеждена, что фантасты поголовно на наркотиках. А все гораздо проще.

— Ладно… — сдаюсь. — Что там опять? Сильно напорол?

— Изрядно. Прежде всего имей в виду, что никаких таких Каналов, в особенности виртуальных, в Пространстве не существует. Мы пользуемся иными методами.

— Это какими же?

— Так я тебе и сказал… Во-вторых, отца Стефана звали отнюдь не Бруно. Вообще, с именами ты так наколбасил, что теперь трудно понять, кто есть кто.

— Мелочи, — отметаю. — Подумаешь — имена… Ты давай по существу.

Смешок.

— Чего там — по существу. Едва начал, а уже чего-то хочешь. Продолжай кропать, а я посмотрю.

Вскипаю. Успокаиваюсь.

— Не хами, потомок. Все-таки я старше тебя лет на двести… или на триста?

— Не скажу. — Он начеку и легко разбивает мои неуклюжие поползновения узнать больше, чем мне положено.

Сейчас я начну канючить, отвернитесь.

— Ну хотя бы скажи… было все это? То есть — будет? «Декарт», Стефан, Питер…

— И главное, дети, переставшие взрослеть?

— Да! Было?

Короткое молчание.

— Ну… было.

Гудки в трубке: ту-у… ту-у… ту-у…

Каша в голове. Геркулес с изюмом.

Ужаснусь я потом. А пока — радуюсь…

Глава 5

Лодка была длинная, из легкого блестящего металла, с хищно заостренным носом и узкой, ровно срезанной кормой. Когда-то в корме помещалась дюза маршевого двигателя, но потом дюзу сняли, двигатель выбросили за ненадобностью, горючее мало-помалу сожгли. Начинку исследовательской ракеты одно время пытался использовать Уве для каких-то своих нужд, а пустой корпус распилили вдоль и получили две лодки. Одна разбилась пять лет назад на порогах Безумной реки, другая по большей части лежала кверху днищем под навесом внутри частокола и лишь изредка приводилась в порядок для затеваемых Питером экспедиций. Остойчивость лодки при полной загрузке оставляла желать лучшего, маневренность тоже, но ходкость была удовлетворительная.

Несмотря на умытый блеск металла, лодка была старая. Вмятины на корпусе, оставленные камнями порогов, были аккуратно выправлены, загрунтованы, залиты самодельным пластиком, выровнены заподлицо с обшивкой и тщательнейшим образом отшлифованы и отполированы. Этой работы Питер не доверял никому — гнал всякого, кто осмеливался приблизиться с доморощенными советами. За время экспедиции на днище прибавилось несколько свежих царапин, но Питер считал их несущественными.

Точнее, ему хотелось так считать.

Эту ночь всем троим предстояло провести под лодкой на голом, полого сбегающем к реке склоне, усеянном выпирающими из лишайника валунами. Выше начинался уходящий за вершину холма чахлый полулес-полукустарник, но никто не выразил желания в нем заночевать. Питер все же не поленился обследовать его и, вернувшись, сообщил, что опасности нет. Двое младших — мальчик и девочка, — вымотавшиеся за день, встретили это сообщение почти равнодушно.

Нужно было торопиться: еще час назад стало ясно, что надвигается дождь. Лодку вытащили далеко на берег и, перевернув, укрепили камнями. С нижней стороны склона под бортом оставили лаз, а с верхней навалили земли и лишайника, чтобы под нее не затекали дождевые струи. Когда огромный бледно-желтый диск спрятался за холмы и в распадке вспыхнул и сгорел ослепительный зеленый луч, ночлег был готов. Питер успел еще сбегать разведать следующий порог, а на обратном пути отыскал в ручье целую гирлянду водяных сосулек. Они съели их сырыми, потому что туча уже накрыла небо и блуждать среди кремнистых стволов в поисках горючего кустарника для костра было поздно. Сырые сосульки резко и неприятно пахли, и Йорис поначалу даже отказался их есть, несмотря на голод, но Питер рассказал, как однажды прожил на реке неделю, питаясь только ими, правда, чуть не умер, — только тогда Йорис зажмурился и осторожно откусил первый кусочек. Сосулька зашипела и принялась извиваться. «Ешь!» — раздался окрик, и Йорис, торопясь, проглотил свою долю. Насмешек он сносить не желал. Вера не привередничала. Она уже была один раз в экспедиции, в тот раз тоже не хватило еды. Девочка молча радовалась, что Питер разыскал сосульки, он молодец, всегда что-нибудь найдет, сосульки еще не самое худшее, они ничего, только после них щиплет во рту и нельзя сразу пить, плохо будет… Дождь пришел вместе с яростными порывами холодного ветра, тогда Питер вынул два оставшихся химпатрона для спальных мешков и отдал их Вере и Йорису. Уже лежа под лодкой — Питер в носу кокпита, Вера посередине, а Йорис под кормой, — они заговорили о том, откуда берется этот дождь. Должно быть, теплое течение на севере уже размыло шельфовый ледник и теперь там море, но чтобы это проверить, нужно туда добраться. «Полторы тысячи километров?!»— с ужасом и восхищением спросил Йорис. — «Чуть больше», — подумав, заметил Питер.

Он почти не спал в эту ночь, потому что у него не осталось ни одного химического патрона. Слыша, как по днищу лодки хлещет дождь, Питер думал о том, что завтра, если повезет, он будет спать в тепле; эта мысль долго не отпускала его, но совсем не грела. Тогда он прогнал ее и стал размышлять о том, чем все это должно кончиться. Четырнадцать экспедиций только за последние восемь лет… нет, даже пятнадцать, если считать ту, неудавшуюся в самом начале, когда утонула Астхик и все, ну почти все, пришлось начинать сначала, заново доказывать сперва себе, а потом всем остальным то, что и так ясно.

Впервые им удалось столь далеко забраться на север. Почти на триста километров, если считать по прямой. По рекам и ручьям, разумеется, выходило больше. Перед водоразделом пришлось оставить лодку и дальше двигаться пешком, потому что удобный волок, тщетно разыскиваемый прежде, не был найден и теперь. Обратно на водораздел вышли почти без сил от усталости и голода, но результаты экспедиции того стоили.

На сей раз он взял с собою этих двоих. Он мог бы взять и четверых — в кладовке «Декарта» хранились еще два спальных мешка, а Диего обещал подзарядить еще десяток химпатронов, — но сразу четверых работников Лоренц не отпустил бы ни при каких обстоятельствах.

Дождь сменился мокрой крупой. Питер по звуку определил, что на днище лодки нарастает ледяная корка. Он немножко помечтал о том, чтобы наконец пошел настоящий снег, навалил сугроб и стало тепло, но снег обманул, как обманывал всегда, снова забарабанили капли, и тогда Питер, пытаясь отвлечься, начал рисовать в уме карту этих мест — безымянная река с безымянными притоками, петли, развилки, протоки, острова… Он шел от устья вверх, к истокам. Змеящаяся синяя нить сужалась. Вот она запетляла в болоте — там много старых проток, почти сухих, и, наверно, река каждый год промывает в торфяниках новое русло. Питер вносил поправки. Вот крупный левый приток. Ряд коротких черточек поперек синей нити — цепочка порогов в верхнем течении. Целая сеть рукавов, как разлапистая пятерня, разбегающаяся пальцами к водоразделу, — и не скажешь сразу, где собственно река. Вот этот, крайний, совсем не исследован — судя по карте, он ведет в маленькое болото, питаемое, скорее всего, грунтовыми водами, зато от второго справа притока, на котором завал из незнакомых деревьев, толстых как бочки, и очень неудобный обнос, отходит любопытный ручей, вероятно, доступный лодке при высокой воде. Хорошо бы дождаться паводка, чтобы подняться по ручью прямо к водоразделу… сидеть и ждать затяжного дождя и чтобы пища была и тепло, а Стефана не было, и каждый вечер ходить смотреть надоевший зеленый луч…