и здесь холодно

Красавин Дмитрий

и здесь холодно

Дмитрий Красавин

...и здесь холодно...

(Опыт свободного мышления)

Повесть написана в восемдесят седьмом году. Моя первая попытка отобразить через сюжет художественного произведения различные взгляды на феномен человеческого существования, на единство внутреннего и внешнего миров.

Глава первая

"Встреча в Кадриорге"

Стоял теплый августовский вечер. Под впечатлением только что закончившегося в Кадриоргском дворце концерта музыки Барокко, я вышел в парк и, миновав ограду дворцового комплекса, свернул на узкую извилистую тропку, взбегавшую вверх по холму. Дрожащие звуки клавесина, возникая в глубине пышных, темно-зеленых крон деревьев, слетали с влажных листьев, кружили над травой, увлекая меня еще чуточку побыть наедине с ними, вдали от шума и суеты большого города. Незаметно для себя я оказался в одном из дальних уголков парка. Два маленьких озера и окружающая их темнота, сползающая вниз по раскидистым ветвям грабов, возникли из небытия внезапно, одновременно с появлением маленького старичка, удалявшегося теперь от меня в сторону центральной аллеи. Несколько секунд назад мы, вероятно, шли навстречу друг другу, разминулись, но только теперь я вдруг ясно увидел его лицо одутловатое, неподвижное, с глубоко запавшими глазницами.

- Валевский, - мелькнуло в памяти.

- Кирилл Мефодьевич! - окликнул я старика.

Он поднял опущенную голову, медленно, всем корпусом повернулся назад и посмотрел в мою сторону.

Я сделал несколько шагов ему навстречу и... остановился. Передо мной стоял незнакомый человек в вельветовом костюме с затертыми до дыр локтями. Расстегнутый воротник рубашки поддерживался большим узлом бледно-голубого с бежевыми разводами галстука, немного сбитым влево. Края галстука, обтрепанные многочисленными касаниями человеческих рук, топорщились в разные стороны морщинистыми нитками. С минуту мы молча смотрели друг на друга.

- Извините... Кирилл Мефодьевич...? - наконец, неуверенно, не то спрашивая, не то уже извиняясь за ошибку, произнес я.

- Да. Я Вас помню, - равнодушно, без тени каких-либо чувств отозвался старик и замолчал.

Я вглядывался в его безжизненное лицо, тщетно пытаясь отыскать в нем знакомые черты всегда немного возбужденного, подвижного Валевского. Все, буквально все в этом человеке мне было незнакомо - начиная от сгорбленной фигуры, неподвижного лица, монотонного голоса и кончая нищенской, неухоженной одеждой.

- Кирилл Мефодьевич...

Внезапно морщинки на лице старика задвигались, складываясь в некое подобие улыбки. Он отступил на шаг, зачем-то поднял правую руку, неуверенно пошевелил пальцами, видимо, пытаясь удержать в сознании ускользающие тени мыслей, и тут же его лицо вновь стало безмятежно спокойным. Этого слабого движения чувств оказалось достаточно, чтобы я узнал Валевского. Конечно, это был он. Воспоминания того далекого лета, обрастая все новыми и новыми подробностями, разом закружились в моей голове. Тут же рядом с ними родились боль, страх, какой-то мифический ужас перед угрозой возвращения старой болезни. Я заплакал, кажется...Обрывки бессмысленных фраз, мраморное лицо Валевского, оттеняемое темно-зеленой толщей листьев, пронзительные вскрики какой-то птицы...

Прошло три дня. Все это время я жил в другом измерении: машинально ел, пил, спал... А может - день-два и не ел, и не спал вовсе. Окружающий мир с его бесконечными заботами и суетой не существовал. По крайней мере, в памяти отсутствуют какие-либо внешние впечатления тех дней.

Утро сегодняшнего дня - утро моего воскрешения.

Сейчас полдень. Я сижу на мягком стуле за небольшим письменным столом в своей комнате. В открытую форточку, теснясь и толкаясь, влетают звуки улицы - шумы автомобильных моторов, скрипы тормозов перед светофором, какое-то устойчивое металлическое дребезжание, чей-то кашель, смех...

Ах, нет! Все это мелко, несущественно. Как много времени я теряю на второстепенное! Главное - это Он. Его мысли, взгляды... Кто еще сможет рассказать о них - о Формирующей Сущности Вселенной, о контактах с ней человека, о видении им нашего общества, нашей страны... В больнице он говорил мне, что обязательно напишет книгу, издаст ее на свои деньги и весь тираж раздарит друзьям, знакомым, просто хорошим людям. Не забудет ни главврача, ни уборщицу тетю Любу...

... мраморное лицо, оттеняемое темно-зеленой толщей листьев...

У меня в руках обычная общая тетрадь, девяносто шесть листов. Посредине обложки крупными буквами выведено: "P E N S I S".

В переводе с латыни это означает "Мысли". Точно так же назывался до сих пор еще полностью не изданный в СССР труд Блеза Паскаля, французского философа и естествоиспытателя.

Эту тетрадь Валевский дал мне девять лет назад, когда я, сопровождаемый родственниками, покидал мир психиатрической больницы, возвращаясь в этот, так сказать, "нормальный", мир.

Кирилл Мефодьевич оставался в мире "том". Он долго махал на прощание рукой, просунув ее через решетку окна, улыбался открыто и радостно - как будто не я, а он сам, прижимая к сердцу спрятанную под рубашку тетрадь, входит в распахнутые двери автобуса, готового с радостным воем мчаться и мчаться вперед, в шумные города, оставляя в прошлом и этот забор, и эти стены, и всю спрятанную за ними безнадежность.

Таким я его помнил...

Тетрадь долгое время лежала у меня в письменном столе. Потом я переложил ее в коробку со старыми журналами и в суете текущих дел как-то вовсе забыл.

Она нашлась месяца два назад среди кипы бумаг, приготовленных женой к обмену на макулатурный талончик. В глубине души зацарапалось чувство вины перед Валевским. В больницу поселка Свободный полетели одна за другой две телеграммы - главному психиатру Сантипову В.И. и заведующему отделением Махову А.И. Сантипову затем я написал письмо с просьбой рассказать о судьбе Валевского после моей выписки из больницы. Впрочем, об этом потом, позже. Пусть вначале с этих страниц заговорит сам Валевский. Откроем его тетрадь.

Глава 2

"Тетрадь Валевского"

( P E N S I S )

О добродетели

20.04.79.

В душе человека ( если он не "Черт" или не "Ангел" ) добро и зло всегда соседствуют, разница лишь в соотношениях. Это довольно банальная истина. Из своих жизненных наблюдений я знаю, что Человек добродетельный разглядит зачатки добродетели даже в самых отъявленных негодяях, а отъявленные негодяи, в самооправдании своих поступков, всегда сумеют выискать пороки даже у самых добродетельных людей. Все зависит от направленности поиска: каждый находит в других то, что хочет найти. Для добродетельного человека весь мир наполнен светом, для негодяя - кругом тьма и мерзость. Каждый получает то, что искал: добродетель повсюду ощущает радость бытия; порок его убожество и бессмысленность. Воспитывая свои чувства, мысли, свое отношение к жизни, человек либо создает, либо разрушает свое счастье в большей степени, чем это могут сделать внешние обстоятельства.

Господи, сделай так, чтобы я был счастливым!

Человек и государство

25.04.79.

Если законы государства или произвол чиновников, или само государственное устройство мешают человеку быть счастливым,

он должен иметь право на публичную критику всего того, что ему мешает жить. Реальное обеспечение права личности ругать, поучать, ненавидеть свое государство должно быть одной из главных задач этого самого государства. В противном случае в государстве невозможны серьезные споры, размышления по всем вопросам государственной жизни. Такое государство обречено на отставание как в экономике, так и в любых других областях своего развития.

Эта мысль настолько очевидна, что даже не требует приведения примеров. Но почему-то в любом уголке мира, любое государство стремится заглушить голоса инакомыслящих

06.05.79

Есть худшая на свете из религий