Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

- Ага, значит, ты догадался...

- Просто я кое-что знаю. Обещаю: если люк открыт, и мы доберемся до триста седьмой, я все объясню. Понимаете, этот мой знакомый, дома...

Я не договорил: передо мной, словно нереальная райская колонна, стоял квадратный столб света - спасительного, электрического, живого. И тишина, никакого топота, голосов - ничего. Я дотянулся до люка, свесился в него: стол, валяющиеся стулья, россыпь бумаг. Вот мы и дома.

После долгой возни мне удалось развернуться, сползти, повиснуть, как кошка, загребая ногами - и я спрыгнул. Поймал неуклюжего пыльного Трубина, который в свете безжалостных ламп показался мне просто уродливым. И - облегченно, устало, с чувством выполненного долга - я рухнул в обморок.

... - Эрик! - сказали мне тоненько, словно тронули самую тонкую гитарную струну.

Это было сказкой, и я не хотел просыпаться, но твердый ободок чашки вдруг коснулся моих губ, и голосок повторил:

- Эрик!

Передо мной на корточках сидела Мила, а я лежал на расстеленных газетах, с заботливо подложенной под голову стопкой бумаг. Тут же, глядя на меня, как на восьмое чудо света, уютно устроилась малышка, уже умытая, радостная. Трубин возился, как большая неухоженная собака, пытаясь приделать на место полуоторванный рукав. И - самое удивительное - в комнате был хам и свинья Лемеш с рассеченной скулой и правой рукой на перевязи, он тоже смотрел на меня, и в его взгляде вместо привычной легкой издевки я прочел неожиданное: "Ну, привет, дружище".

Мила пыталась напоить меня теплым чаем, просияла, когда я открыл глаз, улыбнулась ласково:

- Как здорово. Все здесь... - по лицу ее волной прошла блаженная, почти глупая улыбка. - Папа, ты, ребенок, Стас...

- Он еще и Стас, - пробормотал я, глядя на Лемеша.

- Нет, я девочка Маша, - отозвался тот, закуривая и массивным задом подпирая стол. - Мы-то думали, вы уже на том свете, Мила тут обревелась... И вдруг - привет!.. Я уж подумал, эти выродки вернулись...

- Вернулись?

- Ну да, они тут пронеслись за полчаса до вас, как стадо, аж пол дрожал под копытами.

Я начал смеяться, уворачиваясь от чашки, а Мила сурово и ласково взяла меня за подбородок и зыркнула на Лемеша:

- Стас, дай человека в чувство привести. Пей, Эрик, тебе сейчас надо...

Ее прикосновение - и меня не стало, я взвился над своим телом, словно его и впрямь покинула душа.

- Папа, пей! - обратилась девочка к моему счастливо улетающему мозгу.

- Папа! - с усмешкой повторил Лемеш. - Вот так - дите не обманешь, оно чувствует...

- Что чувствует? - спросили хором мы с Милой.

- Загадайте желание - вы одновременно сказали! - отозвались хором девочка и ее дед.

В дверь коротко постучали, и Мила уронила чашку.

* * *

Поселок Шилка, в который я приехал в тот странный день, не выглядел заброшенным. Кто-то тщательно убрал следы пожарищ и расчистил эти места под застройку. Возле станции я заметил небольшой строительный кран и несколько новых деревянных бытовок на колесах. Рабочих еще не было, возможно, ждали весны.

Комбинат стоял в руинах, огороженный высоким деревянным забором с табличкой "Проход запрещен!", величественный в своей мертвой монументальности, устремленный в небо черными стрелами закопченных труб. Наверное, и на него у руководства были какие-то планы, во всяком случае, он производил впечатление не покинутого, а просто закрытого на ремонт предприятия.

Уцелевшие дома и пара магазинчиков были покрашены, улицы подметены, в парке тщательно убраны и сожжены палые листья. На разгулявшемся солнце все казалось безобидным, аккуратным и даже уютным, несмотря на трагедию, когда-то уничтожившую поселок. Я заметил маленькое кладбище, где, видно, похоронили погибших при пожаре. Памятники стояли одинаковые, серые, на равном расстоянии друг от друга, прямо среди тонких сосен, подкрашенных холодным осенним солнцем.

Улица Революции начиналась прямо у станции и состояла всего из трех домов - пятого, четырнадцатого и двадцать третьего, между которыми зияли обширные пустыри, обнесенные временными заборчиками. Двадцать третий, нужный мне, оказался самым целым, совсем нетронутым, вывеска "Потребительский союз" над дверью магазинчика на первом этаже блестела свежей краской. Сквозь стекло витрины мне улыбался с плаката веселый маляр с газетной шапочке, буквы помельче гласили: "Товары для ремонта".

Я вошел.

Мои странные попутчики куда-то исчезли еще на платформе, но тут я увидел их, и мы вздрогнули все трое. Впрочем, мгновенный испуг сразу же сменился показным равнодушием, и они отвернулись к прилавку, оживленно обсуждая качества какой-то "мастики".

Я взглянул на продавца. Это был огромный бородач в синем рабочем халате, из-под которого выглядывал синий же свитер с растянутым воротом, какие часто носят шофера и лыжники. Лицо продавца хранило выражение деловитой задумчивости, меня он не замечал, но и "блеска" в нем никакого не было. Сам магазин тоже выглядел обычно: полки с банками краски, рулоны обоев, бутыли клея, кисти, скребки, гвозди и прочая дребедень.

Странно было другое: где же Хиля? Она сказала, под зданием должен быть подвал. Не значит ли это, что она - уже в подвале?

- Простите, - я подошел к прилавку и снизу вверх посмотрел на бородача, - у вас есть сухой гипс? В пакетах по два килограмма?

- Угм, - согласился он. - Вам сколько?

- Погодите, а целлюлозные брикеты? Ну, утеплитель?

- Угм.

- Понимаете... - я внутренне заметался, но тут же придумал выход, - мой друг, Зиманский, сказал, что научит меня изолировать потолок, и для этого надо...

На фамилию друга среагировали только мои попутчики: старший изумленно уставился, а молодой издал какой-то звук. Продавец остался невозмутим:

- Все это хорошо. Вы мне просто скажите: чего и сколько. Если есть с собой список - давайте.

Я растерялся и глупо стоял, моргая. Почему-то мне казалось, что Хиля должна меня ждать, может быть, на улице у магазина. Но ее нет - мы ведь не договаривались о встрече!

- Так что берем? - терпеливо наклонил голову продавец.

- Пока ничего, - решив, что хуже не будет, я осмелел. - Просто хотел узнать, сюда не заходила моя жена? Девушка такая симпатичная, молодая, в черной ватной куртке.

- Кажется, заходила. Купила пару кисточек и ушла.

Я оглянулся на попутчиков. Они стояли и ждали. Наконец, старший перестал на меня таращиться и внятно сказал:

- Молодой человек, вам в любом случае не надо сейчас ничего делать. Это не то, что вы думаете. Все будет хорошо.

- А где Зиманский? Где Хиля?

Продавец занялся своими делами, сразу утратив ко мне интерес.

- Хиля - это ваша жена? - старший о чем-то задумался. - Если она с ним, мы ее позовем, она сейчас придет. Подождите нас на улице.

Я послушно вышел. Через минуту из магазина донеслись звуки короткой перебранки, громко хлопнула какая-то дверь, кто-то засмеялся. Потом показался молодой:

- Зайдите сейчас сюда.

Я вернулся в магазин и увидел, что за прилавком рядом с продавцом стоит Зиманский, почему-то бледный, с взъерошенными волосами и без очков.

- Привет, - он деловито кивнул мне и повернулся к старшему. - Да, это он, пусть спускается.

Мне показали вход в подвал и крутую деревянную лестницу, освещенную слабыми угольными лампочками. Снизу веяло машинным маслом, нагретым деревом, краской и какой-то едой, кажется, капустным супом.

- Не бойтесь, - молодой поддержал меня за локоть. - Меня зовут Генрих, а второго - Тарас Рогов, но лучше называть его Лось, он так привык.

- Эрик.

- Я уже знаю.

Лестница оказалась длинной, без всяких перил, и довольно шаткой, но зато помещение, где она заканчивалась, сразу потрясло меня своими размерами: это был настоящий зал с высоким потолком и стенами, облицованными блестящей серой плиткой. Шероховатый бетонный пол устилали какие-то кабели, шланги, свернутые змеиными кольцами тросы. Всюду валялись части разобранных механизмов, резиновые автомобильные шины, жестяные канистры, ведра, слесарные инструменты. В дальнем углу зала, освещенного всего лишь одной большой лампой, я разглядел низкую двухстворчатую железную дверь, выкрашенную в маслянистый черный цвет, с надписью краской: "Путь Љ 2".