Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

Вслед за мной спустился Зиманский. Хили не было видно.

- А где она? - я осмотрелся и принюхался. Сильно пахло креозотом и еще сильнее - супом, который булькал в огромной кастрюле на маленькой газовой плитке в углу.

- Кто, Хиля? - Зиманский выглядел слегка расстроенным. - Наверное, там, поезд изучает. Как ребенок, все ей интересно...

- Какой поезд?

- Ну, там, - Зиманский показал на дверь. - Хочешь, Генрих тебя отведет. Это ведь не главный зал, просто предбанник. А я... - голос его чуть не сорвался, - я уезжаю сегодня. Отправляют. Управдом написал на меня бумагу... да и на службе тоже... приглядывались...

- Уезжаешь? - я все никак не мог его понять. - Куда?

- Домой, - он подошел к плитке, выключил ее и уселся на колченогий металлический стул. - Я плохо работал. Говорят, слишком неординарная личность.

- А-а, тебя уволили?

- Почему? - он медленно поднял на меня глаза. - Просто перевели в службу обеспечения. Или ты имеешь в виду Управление Статистики? Так с этим - все, окончательно.

Я нашел второй стул и тоже сел. Появились Генрих и Лось, но ничего не сказали, просто прошли через зал и исчезли за железной дверью.

- А это что? - я обвел взглядом помещение. - Мастерская? Похоже на мастерскую.

- Эрик! - Зиманский чуть жалобно улыбнулся. - Мы же больше никогда не встретимся. Тебе не жалко?.. А это - спецметро, ничего особенного. Пилить, правда, долго - четырнадцать часов. И почитать ничего не взял, так и буду сидеть и маяться.

Слово "метро" я слышал, а вот "спецметро" - ни разу. Зиманский улыбался, наблюдая за моим озадаченным лицом:

- Ладно тебе, Эрик. Ну, какая разница? Тебе все это никогда не пригодится. В жизни - никогда. Ты сегодня выйдешь отсюда, вернешься домой и заживешь, как раньше, до меня. Ничего для тебя не изменится. И таблетки я тебе оставлю, пей на здоровье. Как ни крути, а ребенок-то вам нужен.

- Хиле, по-моему, не нравится, - поделился я. - Да и мне не особо...

Зиманский поднял брови:

- А может, вы друг друга просто не любите? Тебе это в голову не приходило? Ты не смотри так, задумайся сначала. Она тебе - как старшая сестра, если не как мама. У вас и чувства-то, как у брата с сестрой. Хиля тебе благодарна, что не бросил в тяжелый момент, а ты к ней элементарно привык. Где тут любовь?

- Ну, об этом не тебе судить, - я чувствовал, что он в чем-то прав, а потому обиделся особенно сильно.

- Вот и зря, Эрик. Зря обижаешься. Если тебе интересно, я - подростковый психолог, а никакой не статистик. Ты и сам, по-моему, догадался. Психологу виднее, любовь или не любовь. Впрочем, ладно. Это дело не мое. Но я к вам обоим здорово привязался, даже сердце щемит. Ты - нет?

- Не знаю, - я действительно не знал.

- Молодой ты еще. Девятнадцать лет... сопляк, мальчишка. С моей позиции, конечно. Но люблю я тебя, всегда брата хотел, а вырос с сестрой, - он вдруг протянул руку и погладил меня по щеке.

- Спасибо, - я вежливо отстранился. - Но ты хоть в гости приезжай...

- Никак, - Зиманский пожал плечами. - Нельзя.

- Почему? Мы живем в свободной стране, будет у тебя отпуск, садись на "Ладью" и лети к нам. Хоть на месяц.

Он засмеялся, как мне показалось, умиленно:

- Да нельзя, чудо! У нас летают не "Ладьи", а "Боинги", и ваши диспетчеры никогда не пропустят наш самолет, даже если мне удастся, скажем, его угнать, специально, чтобы прилететь в гости. Как же тебе объяснить... Ну, форматы у нас разные, что ли. Радиочастота другая, позывные... Господи, о чем я? Да "Боинг" просто собьют ваши войска ПВО, и все дела!

- Почему? - я искренне удивился. - Ты все-таки иностранец?..

- Нет. Запомни - я русский. Это... это не другая страна в обычном понимании, это... вообще другое.

- Параллельный мир? - спросил я и сам фыркнул от смеха.

Зиманский остался серьезным:

- Может быть. Я всю жизнь пытаюсь это понять, но не могу, мозги не так устроены. Знаешь, столько всего вокруг этого наворочено, целые диссертации пишутся, толстые такие тома, как кирпичи. Словами это рассказать можно, понять - нельзя. Я живу в мире информации, но ни одна книга, ни один сайт не могут внятно объяснить мне, в каком мире живешь ты.

- Ни один... что?

- Неважно, - Зиманский поморщился. - Все это неважно.

Скрипнула железная дверь, появилась Хиля в расстегнутой куртке и, ни слова не говоря, подошла к нам и присела на перевернутый фанерный ящик. Я улыбнулся ей, но вдруг поймал невероятно грустный, какой-то опустошенный взгляд и осекся.

- Расстроилась девочка, - мягко сказал Зиманский. - Кончилась сказка, да? - он подмигнул Хиле и повернулся ко мне. - Есть хочешь, Эрик? Сейчас будет обедать, а потом я поеду. Завтра буду уже дома.

Есть мне совершенно не хотелось. Вернулись Генрих и Лось, оба напряженные, вслед за ними вышли еще какие-то незнакомые люди. Зиманский достал из расшатанного шкафчика тарелки и принялся разливать густой суп, а Хиля вдруг встала и начала помогать ему - она была единственной женщиной в этой большой компании мужчин. На нее поглядывали со слабым интересом, но разговаривали незнакомцы исключительно друг с другом, словно нас и не существовало.

- Не обращайте внимания, - шепнул Зиманский. - Инерция мышления. Они воспринимают вас немного неадекватно. Я имею в виду - вас всех, как общество.

В зале сделалось людно и шумно, зазвенели ложки. Ели кто сидя, кто стоя, некоторые расположились прямо на полу. Хиля резала черный хлеб и тревожно озиралась, словно кто-то мог ее обидеть.

- Эрик, - Зиманский вернулся с тарелкой на свой стул, - ты ведь понимаешь, что обо всем этом никому говорить не надо? Правительство ваше, собственно, в курсе дела. А остальным ничего знать не полагается. Поэтому - не болтай.

- Когда я болтал?

- И правильно. Я тебе доверяю, ты очень порядочный парень. У-у, горячо... И не сердись ни на что, помни меня по-хорошему. Еще неизвестно, кто счастливее, мы или вы. Может быть, вы. Во всяком случае, в а ш и наблюдатели уезжают домой с гораздо большей охотой, чем я. Что смотришь? Естественно, обмен-то двухсторонний. Ваших, правда, меньше. Сдается мне, не очень-то мы вас интересуем. Так, на всякий случай сидят.

Я переваривал услышанное. Он успокоительно кивнул мне:

- Особо не загружайся.

Хиля, наконец, подала голос:

- Егор, но хоть письмо-то ты сможешь прислать? Передать через своих, например?

- Я постараюсь, - он прижал руку к сердцу.

Спустя полчаса мы его провожали. Я помню только полутемную платформу с деревянными скамейками, низкие своды тоннеля, рельсы и красный приземистый поезд на электрической тяге, короткий, всего с одним вагончиком без окон. Зиманский забросил в вагончик два брезентовых рюкзака с вещами и вышел на платформу проститься.

- А этих людей тоже отослали? - спросила Хиля, кивая на незнакомых пассажиров, которые уже расселись по местам и приготовились ехать.

- Кого отослали, кого просто меняют по плану, - Зиманский пожал плечами. - Лось и Генрих остаются, они выведут вас наверх. Пора мне. Знали бы вы, как не хочется... - он пожал мне руку, чмокнул в щеку стиснувшую зубы Хилю. - Счастливо, ребята.

Хиля обняла его за шею, заставив меня ощутить легкий укус ревности:

- Пока, Егор. Может, еще увидимся.

- Пока, - сказал я.

Мы смотрели, как поезд медленно уползает в тоннель, и молчали. Довольно долго до нас еще доносился вой его двигателя, и я представил, как состав разгоняется в подземной трубе, набирает скорость, летит, проскакивая какие-нибудь технические полустанки, а Зиманский трясется в вагоне вместе с другими пассажирами и думает о нас.

Потом я обернулся к Хиле:

- Что, пойдем?

Она тихо плакала.

Часть 3. ИСТОРИЯ ПИШЕТСЯ, РЕКИ ТЕКУТ

Страх бывает двух видов: медленный и быстрый. Последний, по-моему, лучше, хотя по нервам бьет сильнее - но это уж на любителя.

Мила уронила чашку, и чай брызнул во все стороны - лучами, которые неторопливо, киношно, плавно стали оседать, пока я переваривал случившееся: стучат, нас засекли, и кто-то с той стороны стоит сейчас и раздумывает, не выломать ли дверь. Нас четверо - ребенок не в счет. А их может быть сколько угодно.