Река, утратившая берег. 1.Алармель (СИ)

Теодор говорит, что тунны пытались окружить Рощу валами, но суарги без труда поднимали в воздух прикаченные с холмов камни и обрушивали их на строителей. Но все равно - в конце концов их осталось слишком мало, чтобы воевать даже с собственными сородичами, не говоря уже о миролюбивых туннах. И тогда было заключено Первое Перемирие.

Суарги живут очень долго, намного дольше, чем даже тунны, хотя никто и не знает сколько. Я думаю, они и сами забыли. Потому что, сколько ни сажай вокруг деревьев, Роща по-прежнему слишком мала, чтобы делить ее со стариками. И когда у суарга белеют глаза, волосы перестают источать аромат и слишком часто начинают сменяться крылья, он опускается в Озеро. Отчего-то сам Теодор не захотел этого делать, и суарги накинулись на него скопом. Отбил его мой дед Олаф, возвращавшийся с отцом Хоакина Бенисио из дальних полей.

Теодор не любит об этом рассказывать, но я слышала от наших, что суарги отдали Теодора, поскольку считают ниже своего достоинства сражаться с людьми. А может, решили, что тот - бескрылый, с раздробленными в труху костями - уже не выживет. Как бы там ни было, Теодор остался у нас, долго отлеживался, а потом потихоньку начал бродить по дворам Усадьбы, помогая домашним ко заниматься хозяйством. Они не препятствовали - все-таки при желании суарги могут найти общий язык с кем угодно.

За ворота Теодор старался не выходить. Стоило ему появиться на улице, над Рощей непременно взмывала парочка доброжелателей и во весь дух неслась прямо к Веси; ведь суарги умеют чувствовать друг друга на большом расстоянии. Лишь мой отец через много лет сумел положить этому конец. Занятые своими бесконечными распрями суарги прозевали амиана, устроившего гнездо возле самой Рощи. И только когда сотни вылупившихся детенышей начали карабкаться по древесным стволам, пришлось крылатым обратиться за помощью к людям. Дед велел моему отцу отвезти к Роще один из амиановых шипов. Тварей, сгрудившихся возле останков сородича, люди и ко сожгли заживо, а тунны залили пожарище озерным илом и завалили притащенными с холмов валунами. В качестве оплаты отцу удалось выторговать у суаргов жизнь Теодора.

Когда полумертвого деда привезли из Дальних холмов и отец впервые привел в Усадьбу туннову врачевательницу Лилли, Теодор хотел, чтобы короб с крошечным двукрылым уродцем, роняющим обломки перьев и кровавые сгустки, отправили прямиком в Озеро. Но отец не позволил. Может быть, он напомнил Теодору, как его самого родные и друзья едва не загнали в жадно вздыхающую воду? Что с того, что у ребенка глаза неправильного цвета и крыльев в три раза меньше, чем положено суаргу?

Лилли забрала его с собой, однако вылечить не смогла, и тунны поступили с младенцем как со своими умирающими: оставили у входа в дом Фредерики. Но, не в пример потерявшим способность к перевоплощению старым туннам, Джейк вернулся. Ко подобрали ползающего по тропинкам ребенка и притащили обратно в Усадьбу. Ни единого перышка не осталось на теле Джейка, а на спине красовались багровые шрамы. Они есть и сейчас, широкие и словно бы вспухшие. Крылья у него больше не выросли.

А так - у Джейка такая же, как у суаргов, неестественно белая кожа, и тонкие темные брови разлетаются от переносицы, и раньше, когда я была совсем маленькой, его волосы струились по спине, сворачиваясь такими же черными кольцами, как у надменных жителей Рощи. Я даже помню тот день, когда Хоакин приказал ко обрезать Джейку волосы... Потом их жгли на одном из задних дворов, и томный аромат умирающих цветов, плывущий с голубым полупрозрачным дымом, растревожил совинов. С гудением и свистом кружили они над Усадьбой, пугая ломающих руки Джейковых девчонок. В те дни если Джейк выходил на улицу, со всей Веси к нему сбегались девицы. Не то чтобы у нас их было тогда много, но эти дуры подолгу торчали вокруг Усадьбы, привлеченные запахом суарговых кудрей. Говорят, некоторым из них посчастливилось затащить Джейка в свои дворы.

И суарги пожаловались в Совет, и не было уже на свете моего отца, и никто не мог выступить от имени людей, и Джейка захотели уничтожить, чтобы не плодились в Долине новые существа. Но вмешалась Фредерика. Тут Теодор всегда почтительно замолкает и отказывается говорить дальше, сколько я к нему ни пристаю. Даже суарги боятся Фредерику. И нас оставили в покое, только Джейку обрезают волосы так, что открыты и уши, и лоб, и шея. Да и за пределами Усадьбы он в одиночку почти не бывает. Но я знаю: если прижаться к Джейку и как следует вдохнуть идущий от волос сладкий запах, закружится голова, и мысли станут путаться, сбиваться, исчезать и уйдут совсем. Впрочем, я давно выросла, и Джейк больше не носит меня на руках и не катает на плече.

У меня теперь есть Марио и, когда умрет наконец Гериберто, мы поженимся. А Джейк по-прежнему будет жить в плетеной из древесных ветвей пристройке в западной части Усадьбы и помогать домашним ко. И даже нянчить наших с Марио детей, внуков и правнуков. Правда, Марио его не любит, но зато люблю я. Да и никто теперь Джейка не трогает; после того как его отдали Фредерике во второй раз, и Хоакина вызывали на Совет, даже наши ко Джейка как будто побаиваются. Мы с Марио тогда чуть шеи себе не свернули, пытаясь подслушать, о чем беседуют Хоакин с Теодором, но так ничего и не узнали. Я думаю, гнев заступившейся за Джейка Фредерики страшнее, чем появление в Долине нового народа. Марио нехотя соглашается.

Конечно, из Джейка ничего о Фредерике выудить тоже невозможно. Он кивает, улыбается, хлопает ресницами. Они у суарга забавные: длинные-длинные, а самые кончики темнее и загибаются вверх; ни у кого таких не видела.

- Сарпа Фредерика живет в доме без тына, - выговаривает он и, доверительно наклоняясь, добавляет: - Сарпа умеет двигаться в воде, Мисси.

Можно подумать, сообщил что-то новое. Похоже, в его памяти и вправду не осталось ни единой зацепки. Мне так хотелось узнать о Фредерике больше, но никто во всей Долине не желал о ней разговаривать. Как-то раз я спросила у Лилли, а она так взвыла, что у меня чуть голова не лопнула. Ждавший снаружи Теодор тут же оказался рядом и, узнав, что случилось, порядком рассердился. Он долго успокаивал Лилии, списывая мою глупость на неопытность и слишком молодой возраст, а меня потом, уже по дороге в Усадьбу, обещал запереть в доме до совершеннолетия, если я еще хоть раз заговорю с кем-нибудь о Фредерике.

- И о детях туннов, - добавил тогда Теодор, отпуская мою руку. Он вытащил меня из их гостевого домика чуть ли не волоком, и я демонстративно сунула ему под нос запястье, украшенное быстро набухающими кровоподтеками.

- Ничего, заживет, - отозвался он. - Вместе с остальным.

Лилли в тот раз залечивала мне какие-то очередные раны.

- А о детях почему нельзя спрашивать? - пристала я к нему. Как уже не раз приставала к несчастной Лилли.

- Ты нарушаешь их обычаи.

Я прикусила язык. Значит, и вправду нельзя. Жизнь в Долине строится на соблюдении обычаев. Все знают: нарушение своего или чужого обычая может привести к настоящей войне, что бы это ни значило. Мой дед Олаф организовал все таким образом, чтобы люди как можно меньше вторгались в чужие земли и жизни. Не думаю, что это было для него сложной задачей: суарги и без того стараются никого не пускать в свою Рощу, а для туннов главное - чтобы никто не занимал тропинки, по которым они передвигаются, и не тревожил их дома в зимний сезон, когда закрывшиеся внутри хозяева размножаются и спят.

Мы с Марио знали обо всех запретах, но все равно стремились улизнуть из-под присмотра и даже выбирались за границу Веси. В отличие от Хосефинки, за которой практически никто не следил, нам всегда приходилось возвращаться до наступления сумерек, до обеда, до ужина, до того, как Хоакин вернется из полей и нас могут хватиться... Но чем старше мы становились, тем больше времени оказывались предоставленными самим себе. И тем реже Марио соглашался отходить далеко от Усадьбы.

- Хоакин уехал, пошли на мельницу, - предлагала я.