Поп и пришельцы

л, говорит – будет жить.

– Отравился? Прогнило что-то в датском королевстве! – сказал отец Герман. – С чего бы Манушкину травиться? С Алиной поссорился?

Анна Владимировна немного виновато сказала:

– Ты мне сам, батюшка, запретил слушать сплетни. Я сахар купила и ушла.

– Запрет отменяется, – сказал отец Герман.

– Да мне самой противно.

– Ничего. Слушай через «противно». Сейчас любое лишнее слово ценно.

Матушка посмотрела на своего Германа Васильевича тревожно и ласково – как в те времена, когда он прилаживал к себе кобуру и уходил «брать гада».

– Покушай сперва, – сказала она, и он послушался.

Манушкин находился у себя на квартире, в жилом комплексе хозяйства Драговозова. Для сотрудников, не имеющих собственного жилья в Пояркове, были построены четыре шестиэтажки и небольшой плоский детский сад. Между домов были высажены лиственицы и безнадзорно выросло несколько березок.

Младший зоотехник обитал на четвертом этаже, в маленькой квартире, где почти не имелось вещей. Манушкин чувствовал себя бездомным и не решался обзаводиться скарбом до тех пор, пока не появится уверенность в том, что не придется опять куда-то перебираться.

Боречка полулежал в кровати, неестественно бледный, и пусто глядел на вошедшего. Потом испустил сдавленный звук и потерся лицом о подушку.

– Ну? – произнес отец Герман. – Что все это значит?

Боречка вместо ответа тонко, скорбно завыл. Отец Герман взял табурет, уселся рядом с постелью.

– Алина у тебя была? – спросил он.

– Нет… – еле слышно пробормотал Боречка.

– Кто за тобой присматривает, суицидник?

– Никто… никого не надо.

Отец Герман сходил на кухню, приготовил себе чаю покрепче и прочно утвердился в манушкинских апартаментах. Постепенно нарисовалась вся картина.

Вернувшись после утреннего разговора с отцом Германом, Манушкин некоторое время находился у себя – переодевался, собирал кое-что по мелочи, глотнул кофе; а затем направился к клеткам. Часть кроликов еще содержалась в открытом вольере, но порученные Боречке драгоценные «бургундские маргариты» находились в клетке, под неусыпным присмотром. Там был установлен особый температурный режим – и так далее.

А сегодня утром «маргариты» исчезли.

Их отсутствие обнаружил злополучный Боречка. Поначалу он долго не верил своим глазам. Отбегал от клеток, жмурился, возвращался, рылся в опилках, вытряхивал, вынув из клетки, кроличий домик. Потом сел на землю перед клетками, нелепо раскорячив ноги, завыл и стал бить себя кулаком по голове.

– В общем, тебе сказали, что ты ломаешь комедию? – спросил отец Герман.

Боречка кивнул.

– А потом?

Потом…

Трясясь и то и дело стуча по себе кулаками, Боречка на негнущихся ногах поскакал к Драговозову в тайной надежде, что все сейчас разъяснится. Еще в приемной он выпалил в лицо секретарю:

– «Маргариты» пропали!

По лицу Плахина он понял, что никакого недоразумения нет, что «маргаритов» никуда не забирали и не переводили. Плахин тихо вошел к Николаю Панкратовичу и о чем-то