Последняя легенда Анкаианы

Полгода назад он их понял. Сам бы завял от себя, если б смог. И в те же полгода он стал более привлекательным для жителей своей земли. Он и природа стали одним целым, и Алик часто задавался вопросом - умрет ли Анкаиана теперь, или просто переймет его сущность. Он не знал добра и зла, но второй вариант казался пошлым. Будет ли он любить ее тогда? А если, не выдержав противоречий его существования, все-таки умрет, будет больно. Дзанку, Аланкресу и даже этому ужасному, чтоб ему ни дна ни покрышки, Алику.

Не начать ли разрешать все эти вопросы с того самого времени, когда его первый раз посетила несчастная страсть? Все, что можно вернуть оттуда это воспоминания. А помимо них есть еще Ирма, отыскавшая в часто посещаемых ею развалинах этот кусочек мрамора с нацарапанным именем.

- Если честно, мне слабо верится, что это действительно Анати, и действительно тогда, - сказала Ирма.

Алик кивнул. Он стоял лицом к ветру, несущему запах моря, и катал ногой маленький камешек. У него и этого безответного камешка общего было слишком много для простого сочувствия.

- Твоя девочка... напомнила мне Ларису.

На берегу не было ни одного живого существа. И шевелились только волны, накатываясь на камни и просеиваясь сквозь них, словно одержимые очищением.

- Я никогда не видел Ларису, - сказал Алик. У него это имя получилось красивей, чем у Ирмы.

- Но ты хоть помнишь, кто она? - Ирма повысила голос.

Алик ответил явно привычным легким пожатием плеч. Все было сказано, и все сказанное не имело значения.

- Ладно, пойду я, - Ирма встала - высокая, элегантная, красивая и холодная, как сама смерть.

- До встречи, - сказал Алик.

Она сделала пару шагов и обернулась.

- Странные вещи всегда происходили с тобой, - сказала она. - И эта неспроста... Надеюсь, ты тут понимаешь, что к чему.

- Еще нет.

Ирма исчезла. Немного позже он услышал, как завелась машина. И только тогда повернулся к скале с развалинами.

Он быстро отыскал место, откуда отваливалась мраморная плитка. Разобрать, была ли на этой стене когда-то надпись или нет, стало невозможно, потому что почти все, на чем бы она могла остаться, давно осыпалось. Попались пару раз интересные штрихи, но природа их, а тем более, смысл ясными не виделись.

Только в одном месте, где фрагмент стены некогда обрушился в море вместе с частью скалы, еще остались белые осколки, похожие на разбросанные лепестки лилий

Аланкрес проскользнул за стену. По ту сторону, как и на всякой неприглядной изнанке, в изобилии валялся различный мусор, коллекцию которого уже успели пополнить в этом году беспечные купальщики. Что Ирма могла здесь искать? Хотя, скорее всего она сюда не ходила.

И все же...

Откуда-то пришло непонятно чем вызванное ощущение близости разгадки. Кто-то или что-то еще было здесь, скоро станет понятно, надо лишь остановиться и подумать.

Но сказалась усталость от тайн, и думать он не стал. А просто прошел вдоль стены, взглянул вверх и запрыгнул на нее.

Усилившийся вдруг ветер чуть не сбросил. Алик сел и полюбовался открывающимся сверху пейзажем. При мысли, что все это принадлежит ему, волна грусти захлестнула его душу. То, за что он в ответе, должно быть счастливым. Если этому счастью мешает Алик, что же... Во власти Дзанка избавиться от Алика. Только где ее взять? И кто ее даст, эту власть? Ее наоборот все ужасно хотят получить. Но только Дзанк в состоянии пользоваться ей во благо. Даже если он - проклятое существо? Стоп. Не надо путать. Хорошее он существо. А что такое проклятие, он не знает на совершенно законных основаниях.

Потому что проклинать может только он. И прощать - только он. Ведь языческим богам чужды абстрактные принципы, и не признают они ничего кроме собственной воли. Но, скажут ревнители деления на хорошо и плохо, что мешает богам употребить эту волю во зло? А мешает именно то, что они боги. Бог не может принести несчастье тому, чему он покровительствует - ему самому это причинит боль. Поэтому Алик, как Алик, вполне может отобрать жизнь у живого существа, используя силу вампира, но никогда не сможет сделать то же самое посредством власти Дзанкмуаля. И именно поэтому богу нужен хотя бы один поклонник, чтобы поддерживать его жертвами (не обязательно какими-то жуткими, иногда достаточно просто верить в него). Если такого нет, бог умирает, ни чем не питаемый. Сейчас жертвы Дзанку приносит Алик. А пока все обстоит так, власти он не получит, потому что они - одно и то же. Алик Дзанку, получается, только не дает умереть. Из этого следует, что нужно еще как минимум одно существо, жрец какой-нибудь, дабы деяния бога сделать законными, и придать этому богу его собственную, божественную власть. Но с другой стороны, богу тогда всеми мировыми законами будет вменяться в обязанность исполнять большую часть желаний этого служителя. Именно поэтому народы издавна следили за чистотой жреческих помыслов. Кстати, первый жрец, фаворит бога, начинает называться тромендером, когда, в следствии его появления, тромендер становится настоящим богом, перестав быть самому себе первым жрецом (то есть, тромендером).

Когда Алик некогда пытался различными способами набрать себе прихожан, он понял, какую непосильную задачу поставили перед ним. Потому что завладеть душой человека может только человек или бог, обладающий той самой властью, которую он еще не раздобыл. А тромендер Дзанк, к сожалению, человеком не был. Он мог покорить, внушить, мог даже очаровать, но заставить человека верить в Дзанка искренне и бескорыстно - фиг.

Потому что каменные боги стали вампирами только будучи покинуты и никому не нужны. Они, грубо говоря, опустились. И до сих пор пытаются вернуть поклонение, предавая людей смерти, потому что в этот, последний миг, ощущение, что ты заполнил все мысли человека становится таким реальным... Они также пытаются вернуть поклонение создавая себе подобных, но рано или поздно и с этой иллюзией создателю приходится расставаться. Те, кто поумнее, быстро перестают этим заниматься. Но некоторые, наоборот, втягиваются.

"Я люблю вас с Ирмой..."...

Фу. Я Йоргена тоже любил. Может, следовало сказать ему об этом лишний раз?

Алик оттолкнулся от стены. Земля некоторое время приближалась, а потом вдруг исчезла. Он даже не успел удивиться прежде, чем дошло, что он приземлился не на поверхность, а под нее, гораздо глубже. Еще он услышал быстрый, тонкий лязгающий звук над головой и понял.

Что некоторое время придется посвятить сидению здесь, в темноте, в подземной камере, разгороженной надвое толстой серебряной решеткой.

Алик осмотрелся и решил, что чутье, предупредившее его о близости разгадки, не обмануло. Оставалось только дождаться.

Когда на свободе, над сомкнутой стальной диафрагмой, служившей ему потолком, наступил рассвет, он лег на землю и попытался успокоить себя каким-нибудь милым воспоминанием, чтобы не засыпать с неприятной мыслью о предстоящей встрече с хозяином схватившего его помещения.

Милое воспоминание сразу нашлось - странное, короткое, но зато в нем было море и тот же ветер и редкое ощущение, что ему неожиданно хорошо, уютно и вообще - всего хватает.

- Даже не знаю... - лукаво ответил себе Алик, прокрутив его пару раз. - Может быть.

13. Отходняк.

Полутемная тишина придорожного кафе нарушалась лишь звяканьем пары чашек да жалобным (потому как вынужденным) общением краев трещин в пластиковых стульях.

- Ну что, напилась наконец? - весело спросил Несс, скрипя стулом.

- Угу, - сказала Кэсси в стакан. Отставила его. - Несс, мне стыдно. Я же все помню. Что делать?

- Посмотреть на меня, - сказал Несс. - Я тоже помню. Никогда еще не был таким добрым. Вспыльчивым, правда немного. Но ведь эти качества часто соседствуют. Вот некоторые думают, что если у человека хорошая память, ему обязательно должно быть стыдно после участия во всяких крышедвигательных мероприятиях. Но подумай, вдруг это был единственный раз, когда мы были такими, какие есть на самом деле. Кстати, кому мы такие не понравились?