Труллион (Аластор 2262)

«Мы дрались, как карпуны! — заявил представитель фаншеров. — Мы ни на кого не нападаем, но бесстрашно защищаем свои права. Будущее — за фаншерадой! Мы призываем молодежь Мерланка и всех, кому опостылел трефлевый, отживший образ жизни: вступайте в наши ряды! Будьте нашей опорой, крепите наше единство!»

Главный констебль Филидиче признает, что возникшая ситуация вызывает озабоченность — он приказал начать расследование, подчеркнув, что любые дальнейшие попытки нарушения общественного спокойствия будут строго пресекаться».

Глиннес швырнул газету на стол. Бессильно опустившись в кресло, он залпом выпил вино, оставшееся в бокале. Знакомый, дорогой его сердцу мир разлетался на куски. Фаншеры и фаншерада! Лют Касагейв — лорд Амбаль! Джорком, Джарком, Джаркони, Содерганг! Отвратительные люди, отвратительные времена!

Покончив с вином, он вышел на причал ждать парома — обратно в Вельген.

Глава 19

После городской суеты остров Рэйбендери казался неестественно безлюдным, притихшим. Через час после возвращения Глиннеса зазвенел телефон — на экране появилось лицо Маручи.

«Я думал, ты уехала с фаншерами», — Глиннес напрасно пытался придать голосу шутливый оттенок.

«Нет-нет, только не я! — Маруча изрядно нервничала. — Джанно уехал, чтобы переждать, пока не уляжется суматоха. Ты не представляешь себе, какие угрозы, какие обвинения, какие унижения нам пришлось вытерпеть! Нам не давали передышки, и Джанно решил, что лучше всего никому не попадаться на глаза».

«Так он не записался в фаншеры?»

«Нет, что ты! Сын мой, ты всегда все воспринимаешь буквально! Неужели ты не понимаешь, что человек может интересоваться идеей, не становясь ее фанатичным приверженцем?»

Глиннес признал приписываемые ему недостатки: «Как долго Акадий намерен оставаться в Сианской долине?»

«Я считаю, что он должен вернуться тотчас же. Там невозможно вести нормальное существование! Кроме того, его жизнь в опасности — самым буквальным образом. Ночью треваньи пытались его зарезать — ты слышал?»

«Слышал, что у него хотели отнять большие деньги».

Маруча повысила голос: «Тебе не пристало так говорить даже в шутку. Бедный Джанно! Чего только ему не пришлось перенести! А он всегда так хорошо к тебе относился!»

«Я против него ничего не имею».

«Но теперь ты должен что-то для него сделать. Я хочу, чтобы ты привез его из этой ужасной долины».

«Это еще зачем? Какой смысл мне туда ехать? Если он хочет вернуться домой, что ему мешает?»

«Ты неправ! Ты не представляешь себе, в каком он состоянии. Он всего боится, ни на что не может решиться! Никогда его таким не видела».

«Может быть, он просто хочет отдохнуть — побыть в отпуске, так сказать».

«О каком отпуске может идти речь? Всем известно, что треваньи замышляют кровавую расправу».

«Гм. Не думаю, чтобы до этого дошло».

«Очень хорошо. Если ты не поможешь, мне придется ехать самой».

«Ехать куда? Зачем?»

«Поеду в лагерь фаншеров и потребую, чтобы Джанно немедленно возвращался!»

«Черт знает что! Ну ладно. Что, если он откажется меня слушаться?»

«Сделай все, что можешь».

Глиннес долетел аэробусом до Циркании, горного городка, где пришлось нанять ветхий экраноплан — другого средства добраться до Сианской долины не было. Арендный договор предусматривал использование услуг водителя — болтливого седого бородача в синем тюрбане. Бородач правил драндулетом так, будто погонял нерадивое животное. Вместо того, чтобы плавно скользить на воздушной подушке, дряхлый аппарат временами скреб юбкой по земле, после чего внезапно подскакивал метров на десять в воздух и спускался по крутой дуге, предоставляя Глиннесу захватывающую дух, но кратковременную возможность обозревать окрестности. Через несколько минут Глиннес обратил внимание на два лучевых ружья, пристегнутых к свободному переднему сиденью. Его заинтересовало их назначение.

«Нынче в наших краях приходится держать ухо востро, — сокрушенно пояснил водитель. — Дожили, что называется!»

Глиннесу окружающий пейзаж казался не тревожнее мирных перспектив острова Рэйбендери. Редкими купами росли горные помандеры — облачка рыжевато-розового тумана, насаженные на серебристые пальцеобразные стволы. Вдоль хребта выстроились сине-зеленые полосы фиалов. Когда аппарат поднимался выше, открывались широкие безлюдные равнины, разделенные пологими грядами бледнеющих к горизонту холмов.

«Не вижу признаков опасности», — поделился впечатлением Глиннес.

«Если вы не фаншер, вас скорее всего не тронут, — признал бородач. — Но бродить в одиночку не советую: табор треваньев всего в двух-трех километрах отсюда, а они налетают на чужаков, как осы из потревоженного гнезда. Кроме того, треваньи пьют ракх, действующий на нервы и не способствующий дружелюбию».

Долина начинала сужаться, с обеих сторон поднимались крутые горные склоны. По ровно-зеленым лугам в средней части долины блуждала спокойная река, густо окаймленная сомбарильями, помандерами и деодарами.

Глиннес спросил: «Это уже долина Изумрудных Призраков?»

«Можно сказать и так. Здесь, в рощах, хоронят безродных треваньев — тех, у кого нет фамильных склепов. Собственно священная долина дальше, за лагерем фаншеров. Его уже видно. Предприимчивые люди, спору нет — только вот... что они предпринимают? Сами-то они знают?»

Экраноплан приземлился в лагере, охваченном суматошным возбуждением. По берегу реки несколькими рядами теснились сотни палаток, на лугу строились какие-то сооружения из пенобетона.

Найти Акадия оказалось очень просто. Ментор сидел за столом в тени раскидистого глипта и что-то деловито строчил в толстых тетрадях. Глиннеса он приветствовал без удивления и не особенно радушно.

«Мне поручено привести вас в чувство, — сообщил Глиннес. — Маруча желает, чтобы вы вернулись на Роркин Нос».

«Вернусь, когда это будет целесообразно, — напряженно-размеренным тоном ответствовал Акадий. — В последнее время лагерная жизнь действует на меня успокаивающе... Хотя должен заметить, что здесь мои познания и опыт не пользуются большим спросом. Я ожидал, что ко мне будут приходить за мудрым советом и целительным напутствием. Вместо этого мне поручили делать какие-то пустяковые расчеты». Ментор пренебрежительно указал ладонью на стол: «Мое содержание, видите ли, связано с расходами, а посему я должен выполнять кропотливую работу, никого другого не привлекающую». Акадий неприязненно покосился на ближайшую группу палаток: «Каждый бредит грандиозными проектами. Директив и провозглашений больше, чем туалетной бумаги».

«А я-то думал, что тридцати миллионов с лихвой хватит на содержание одного философа с самыми скромными потребностями», — обронил Глиннес.

Акадий обратил к нему взор, полный усталой укоризны: «Неужели ты не понимаешь, что проклятая история с выкупом уничтожила мою карьеру? Моя честность, моя репутация поставлены под сомнение, я никогда больше не смогу выполнять обязанности ментора».

«Вы достаточно обеспечены и без тридцати миллионов, — пожал плечами Глиннес. — Что мне сказать матери?»

«Скажи ей, что я скучаю и перенапрягаюсь, но что здесь, по меньшей мере, не приходится выслушивать беспочвенные обвинения. Ты, вероятно, хотел бы повидать Глэя?»

«Нет. Зачем эти бетонные сооружения?»

«Предпочитаю ничего не знать — так будет лучше для всех», — с каменным лицом заявил ментор.

«Призраки вам не попадались?»

«Представь себе, ни одного еще не видел, хотя, с другой стороны, не искал с ними встречи. Могилы треваньев — на другом берегу, а святилище Птицы Смерти — в полутора километрах выше по течению, за рощей деодаров. Я бегло осмотрел окрестности и просто очарован. Вдохновляющие, возвышающие места, невозможно отрицать — треваньи их недостойны».