Труллион (Аластор 2262)

Экран засветился — на лице ментора было необычно сварливое выражение, капризный голос стал положительно едким: «Звонят, звонят, без конца звонят! Телефон — сомнительное изобретение. Я ожидаю высокопоставленного посетителя и прошу меня не беспокоить!»

«Даже так? — поднял брови Глиннес. — Не ожидаете ли вы, случайно, молодого человека в голубой форме и кепке, смахивающего на посыльного?»

«Разумеется, нет! — отрезал Акадий и тут же спохватился. — А почему ты спрашиваешь?»

«Несколько минут тому назад именно такой молодой человек спрашивал дорогу к вашей усадьбе».

«Хорошо, буду знать. Это все?»

«Я думал, что, может быть, мне стоило бы заехать к вам попозже и занять тысяч двадцать».

«Ха! Откуда я возьму двадцать тысяч?»

«Мы оба прекрасно знаем, где их можно взять».

Акадий кисло усмехнулся: «Обращайся к кому-нибудь другому. Сегодня я не склонен к самоубийству». Экран погас.

Глиннес поразмышлял еще минуту, но не нашел дальнейших оправданий безделью. Притащив в сад дюжину больших корзин, он принялся собирать мускатные яблоки, работая с удвоенной энергией раздраженного трилля, вынужденного заниматься неприятным делом без особой необходимости. Дважды, забравшись на яблоню, он слышал, как звонит телефон, и дважды проигнорировал его — в результате Глиннес ничего не узнал о судьбоносных событиях дня. Наполнив корзины, он отвез их на тачке в сарай, после чего вернулся в сад, чтобы закончить сбор.

Послеполуденный свет тускнел — наступил авнесс, пора безрадостного бдения, в свою очередь сменившаяся бронзовыми, серовато-розовыми и красновато-лиловыми тонами вечера. Глиннес упрямо работал. С гор подул холодный ветер — Глиннес, в потной рубашке, начинал зябнуть. «Не собирается ли дождь? — думал он, срывая яблоки. — Нет, в небе проглядывают звезды. Сегодня дождя больше не будет». Погрузив последнюю корзину на тачку, он взялся за ручки, чтобы отвезти ее к сараю — и замер.

Дверь сарая была приоткрыта. Почти закрыта. Странно. Он нарочно оставил ее открытой настежь. Глиннес опустил тачку и отступил под яблоню, чтобы подумать. Неожиданность не застала его врасплох — сегодня он был особенно предусмотрителен и положил в карман пистолет. Краем глаза Глиннес следил за сараем. Один прятался внутри, другой за сараем, третий за углом дома — так, по крайней мере, предполагал Глиннес. Никто не стал бы бросать в него нож, пока он находился в саду, под прикрытием деревьев. Так или иначе, его вряд ли хотели убить сразу. Сначала он, с переломанными ногами и руками, должен был выслушать лавину оскорблений, потом его следовало пытать ножами и огнем, чтобы он ни в коем случае не избежал полной расплаты за преступление. Глиннес нервно облизнулся, в животе у него появилось ощущение сосущей пустоты... Что делать? Сколько можно было стоять в сумерках и притворяться, что он любуется яблонями?

Глиннес не спеша направился к дому и обошел его со стороны, противоположной сараю, после чего быстро схватил один из кольев, лежавших под лестницей, и сразу вернулся к углу дома. Послышались частые шаги, торопливое бормотание. Тяжело переваливаясь, из-за угла выбежала темная фигура. Глиннес, державший кол наготове, с силой опустил его — бежавший инстинктивно прикрылся рукой, и удар пришелся по кисти. Харвинг вскрикнул от боли. Пока Глиннес снова поднимал кол, Харвинг изловчился зажать кол под мышкой. Каждый тянул кол на себя, оба раскачивались, едва удерживаясь на ногах. Глиннеса схватил кто-то еще — массивный потный человек, рычащий от ярости — Ванг Дроссет. Глиннес отскочил, выпустив кол, и выстрелил из пистолета. В гетмана он не попал, но зато попал в Харвинга, застонавшего и согнувшегося пополам. Откуда-то появилась третья темная фигура, с разбега вцепившаяся в Глиннеса. Пока Глиннес отбивался от Ашмора, Ванг Дроссет, пританцовывая, норовил подобраться вплотную, не переставая гортанно рычать. Глиннес снова выстрелил, но не мог прицелиться и опалил землю под ногами гетмана. Ванг неуклюже отпрыгнул. Пинаясь и с силой наступая противнику на ступни, Глиннес оторвался наконец от Ашмора, но гетман успел нанести ему оглушительный удар в висок. У Глиннеса все поплыло в глазах — торопясь, он пнул ближайшего нападавшего в пах. Ашмор согнулся и прислонился к стене дома. Лежавший на земле Харвинг судорожно дернулся — в воздухе сверкнуло лезвие. Глиннес почувствовал резкую боль в плече и выстрелил еще раз. Харвинг перевернулся и обмяк.

«Закуска для мерлингов! — хрипел Глиннес. — Кто следующий? Ты, Ванг Дроссет? Или ты? Стойте, где стоите! Не шевелитесь, или я каждому дыру прожгу в кишках!»

Гетман замер, Ашмор медленно разогнулся, не отходя от стены. «Ступайте! — приказал Глиннес. — На причал!» Ванг Дроссет колебался. Глиннес подобрал кол и безжалостно огрел его по голове: «Я научу вас хорошим манерам, господа убийцы! Зачастили в гости? Угощу вас как следует! Пожалеете сегодня, что родились на белый свет, треваньи вшивые... Давайте, давайте! На причал!» Глиннес обрабатывал колом загривки разбойников: «Попробуйте сбежать, сделайте одолжение! В темноте я могу и промахнуться, как по-вашему?»

Отупевшие от сознания провала и погоняемые, как скот, Ашмор и Ванг спустились на причал. Глиннес приказал им лечь и колотил их, пока те не легли. Потом он колотил их, пока они не показались ему достаточно оглушенными. Потом он связал их валявшимися в лодке обрывками каната.

«Вот так, голубчики! Как мы себя чувствуем? Кто из вас убил моего брата Шайру? Ты, старая скотина? Или ты, балда стоеросовая? Не хотите отвечать? Что ж, бить я вас больше не буду. Вы меня оставили на съедение мерлингам, помните? Сделаю с вами то же самое — только прослежу, чтобы на этот раз мерлинги получили свое. Ванг Дроссет, ты меня слышишь? Отвечай!»

«Слышу, слышу!»

«Так слушай же. Ты убил моего брата Шайру?»

«Что с того? Сам напросился, бабник проклятый! Подсовывал кауч моей дочери. Я вправе был его зарезать. И тебя вправе прикончить, сволочь ты похабная!»

«Шайра давал Дюиссане кауч?»

«Давал, трефлевый [33] хахарь — чтоб всем вам, триллям, повылазило!»

«Ты зарезал моего брата. Чего ты после этого заслуживаешь?»

Ванг Дроссет помолчал, потом выпалил: «Режь меня на куски, топи меня в нужнике — ничего ты с меня не возьмешь, ничего не добьешься!»

«Предлагаю сделку, — невозмутимо сказал Глиннес. — Подпиши признание в убийстве Шайры...»

«Не знаю я вашей грамоты и знать не хочу!»

«Тогда подтверди в присутствии свидетелей, что убил Шайру...»

«Ага! И прямой дорожкой на прутаншир?»

«Объясняй убийство как хочешь, мне все равно. Можешь сказать, что Шайра напал на тебя с дубиной, изнасиловал твою дочь, назвал твою жену трефлевой старой коровой — говори, что угодно. Заверишь признание по всем правилам — катись на все четыре стороны. Но поклянись призраком своего отца оставить меня в покое! Иначе я сброшу тебя и твоего сынка-головореза в грязь — сию минуту — и посижу-подожду, пока вас мерлинги не слопают».

Ванг Дроссет застонал и напрягся, пытаясь освободиться. Сын его бешено сипел: «Клянись сколько влезет, мне без разницы! Я ему кишки повыпущу, из-под земли достану гада!»

«Молчи! — устало рявкнул гетман, не сумев разорвать путы. — Мы опозорились. Чтобы жить, придется пресмыкаться». С трудом повернув голову к Глиннесу, он спросил: «Еще раз — чего тебе надо?»

Глиннес повторил условия сделки.

«И ты не подашь на меня в суд? Говорю тебе: потный слизняк, похабник плешивый... братец твой — подсунул Дюиссане кауч, чуть не улегся с ней на лугу! Зачем, по-твоему, он нас позвал?»

«Я не подам в суд».

Ашмор выразил недоверие презрительным смешком: «А холостить нас будешь? Носы отрежешь? Члены-то хоть оставишь?»

«Нужны мне ваши вонючие члены! — возмутился Глиннес. — За кого вы меня принимаете?»

Ванг Дроссет отозвался рыдающим, яростным стоном: «А за кого тебя принимать? Что ты сделал с моей дочерью? Скормил ей кауч! Ей цены не было — и что теперь? И как ты мне отплатил за потерю? Убил моего сына и еще угрожаешь...»