Труллион (Аластор 2262)

«Что ты ожидал увидеть?» — тихо спросила Дюиссана.

«Полдюжины Дроссетов, — отозвался Глиннес, — с огненными глазами и ножами в зубах».

«Глиннес, — серьезно сказала Дюиссана. — Клянусь: никто, кроме тебя, не знает, что я здесь. Неужели ты не понимаешь, как треваньи относятся к потере девственности? Меня не пощадили бы — и тебя тоже».

Глиннес вернулся в комнату с бокалом вина. Дюиссана приоткрыла рот: «Как это делают любовники?»

Глиннес положил кауч на кончик ее языка — Дюиссана проглотила таблетку вместе с вином: «Теперь ты».

Глиннес тоже приоткрыл рот, и Дюиссана положила ему на язык половину таблетки в форме сердечка. «Может быть, это кауч, — подумал Глиннес. — А может быть, она подменила его снотворным или ядом». Придерживая таблетку зубами, он отпил вина из бокала и, разжав зубы, выронил таблетку в оставшееся вино, после чего поставил бокал в настенный шкафчик и вернулся к Дюиссане. Та выскользнула из полупрозрачного одеяния и стояла перед ним, грациозная и нагая — никогда еще Глиннесу не приходилось созерцать столь восхитительное зрелище. Он поверил наконец, что отец и братья Дюиссаны не окружают дом, крадучись перебегая из тени в тень. Подойдя к девушке, он снова поцеловал ее — та расстегнула ему рубашку. Освободившись от одежды, он поднял ее, перенес на кровать и уже склонился над ней, но Дюиссана поднялась на колени и прижала его голову к своей груди. Он слышал, как часто и тяжело билось ее сердце, и уже не сомневался в искренности ее чувств. Дюиссана прошептала: «Я была жестока, но все это прошло. С этих пор я буду жить только для того, чтобы тебе было лучше, чтобы ты стал счастливейшим из людей — ты никогда не пожалеешь».

«Ты собираешься жить со мной здесь, на Рэйбендери?» — озадаченно и осторожно спросил Глиннес.

«Отец меня убьет, — вздохнула Дюиссана. — Ты не можешь представить себе, как он тебя ненавидит... Убежим на далекую планету и будем жить, как аристократы. Можно купить космическую яхту и странствовать среди звезд, мерцающих, как цветные блестки праздничной пудры».

Глиннес смеялся: «Прекрасные мечты. Где мы возьмем деньги?»

«Никаких проблем — тридцати миллионов хватит на все».

Глиннес печально покачал головой: «Уверен, что Акадий будет возражать».

«Как Акадий нас остановит? Сегодня вечером отец и братья его ограбили — и нашли в портфеле мусор. Но сегодня днем, в лодке, деньги у него были, а он заезжал только к тебе, больше никуда. Он оставил здесь деньги, разве не так?» — Дюиссана искала глазами в глазах Глиннеса.

Глиннес улыбнулся: «Верно, Акадий оставил пакет у меня в коробке для наживки». Он больше не мог ждать и побудил Дюиссану лечь на кровать.

Они еще лежали, обнявшись — Дюиссана восторженно смотрела вверх, Глиннесу в глаза: «Ты увезешь меня с Труллиона, далеко-далеко? Я так хочу быть богатой!»

Глиннес поцеловал ее в нос. «Тсс! — прошептал он. — Будь довольна тем, что у нас есть, здесь и сейчас...»

Она не соглашалась: «Обещай мне, обещай, что сделаешь так, как я хочу».

«Не могу, — сказал Глиннес. — Остров Рэйбендери — все, что у меня есть».

Дюиссана встревожилась: «А пакет в коробке для наживки?»

«Тоже мусор. Акадий всех одурачил. Или ктото подменил деньги еще до того, как он выехал из Вельгена».

Дюиссана напряглась: «Что это значит? В коробке нет денег?»

«Насколько мне известно, там старые журналы, не стоящие ломаного озоля».

Дюиссана застонала. Стон поднимался, становился громче, превратился в скорбное завывание — Дюиссана даром потеряла драгоценную девственность. Вырвавшись из объятий Глиннеса, она выбежала из комнаты и вихрем спустилась на причал. Открыв коробку для наживки, Дюиссана вынула пакет и лихорадочно разорвала фольгу. При виде макулатуры она издала вопль, полный мучительной тоски. Глиннес стоял в дверном проеме и смотрел — огорченный, печальный, даже мрачный, но вовсе не удивленный. Дюиссана любила его — как умела.

Позабыв о наготе, девушка пробежала по причалу и хотела спрыгнуть в лодку, но поторопилась, не удержалась на ногах и с криком плюхнулась в воду. Голос ее сразу превратился в неразборчивое бульканье.

Глиннес выбежал на причал и спустился в лодку. Бледные очертания девушки угадывались совсем рядом — дальше, чем он доставал рукой, перегнувшись через борт. В звездном свете он видел искаженное ужасом лицо — Дюиссана не умела плавать. В трех метрах за ней появился маслянисто-черный гребень головы мерлинга с отливающими серебром глазами-блюдцами. Глиннес хрипло, отчаянно закричал, изо всех сил протягивая руку Дюиссане. Чуть высунувшись из воды, мерлинг подплыл поближе и схватил Дюиссану за щиколотку. Глиннес прыгнул на мерлинга, ударив кулаком куда-то между серебристыми глазами и повредив костяшки пальцев. Мерлинг слегка опешил. Дюиссана вцепилась в Глиннеса железной хваткой утопающей и, пытаясь взобраться наверх, обхватила ему шею ногами. Глиннес наглотался воды, оторвал от себя девушку, вдохнул наконец воздуха, толкнул ее к лодке — и почувствовал, как его тянет за лодыжку холодный хватательный плавник. Глиннес переживал кошмар, с детства преследовавший каждого на Труллионе — его тащили под воду, еще живого, чтобы слопать под окнами родного дома. Глиннес лягался, как сумасшедший, пару раз угодив пяткой мерлингу в пасть, перевернулся на спину, снова на живот — и вырвался. Дюиссана обнимала сваю под причалом, задыхаясь от бесшумного истерического плача. Барахтаясь, Глиннес добрался до лесенки на конце причала, перебежал по причалу в лодку и вытащил Дюиссану, перевалив ее через борт. Обессиленные, они лежали в лодке, часто дыша и разинув рты, как две выброшенные на берег рыбы.

Что-то стукнулось о днище лодки — мерлинг был раздосадован. Глиннес вспомнил, что голодные мерлинги нередко переворачивали лодки со спящими людьми. Пошатываясь, он выбрался на причал, втащил за собой дрожащую горе-соблазнительницу и повел ее к дому по озаренной звездами тропе.

Дюиссана стояла посреди комнаты, безмолвная и несчастная, пока Глиннес наливал два стаканчика оланчийского рома. Погруженная в невеселые мысли, девушка безразлично пригубила ром. Глиннес вытер ее насухо полотенцем, сам тоже вытерся, и отвел ее к кровати. Дюиссана начала плакать. Глиннес гладил ее по голове, целовал ей щеки и лоб. В конце концов она согрелась и расслабилась. Кауч еще пьянил ее, мысль о темной неподвижной воде пугала — она становилась отзывчивее, и любовники снова обнялись.

Рано утром Дюиссана вскочила с постели и, не говоря ни слова, быстро надела тонкое платье и сандалии. Глиннес наблюдал за происходящим бесстрастно и вяло, будто глядя в перевернутый бинокль. Когда Дюиссана подобрала накидку и бросила ее на плечи, Глиннес приподнялся на вытянутых руках: «Ты куда?»

Дюиссана мельком покосилась на него — выражение ее лица удержало Глиннеса от дальнейших расспросов. Поднявшись с кровати, он обернул вокруг пояса парай. Дюиссана уже вышла. Глиннес спустился за ней по тропе на причал, пытаясь придумать слова, звучащие не слишком неискренне и в то же время не слишком раздражительно.

Дюиссана вступила в лодку, бросила ничего не значащий взгляд через плечо и уехала. Глиннес стоял, провожая глазами удаляющуюся лодку — ум его, смутно разгоряченный, пытался найти выход из тупика. Что заставляло Дюиссану вести себя нарочито бесчувственно? Она сама пришла к нему — он ничего не обещал и не предлагал... Глиннес понял свою ошибку. Следовало смотреть на вещи с точки зрения треваньев. Он унизил Дюиссану, нанес ей невыносимое оскорбление. Он принял дар неизмеримой ценности и ничего не дал взамен — не говоря уже о надежде разбогатеть, побудившей девушку приехать в первую очередь. Черствый, бессердечный, малодушный, он посмеялся над ней, оставил ее с носом.

Вообразив происходящее глазами треваньев, Глиннес вынужден был сделать и другие, более угрожающие выводы. Он был не просто Глиннесом Хульденом, похотливым обжорой-триллем — он олицетворял мрачную силу судьбы, враждебный дух космоса, с которым героически боролись треваньи. Беззаботно-забывчивые трилли легко мирились с невзгодами — то, чего не хватало сегодня, могло появиться завтра. Тем временем о невзгодах проще было не вспоминать, жизнь сама по себе была источником удовольствия. Для треваньев каждое событие было знамением, требовавшим всестороннего изучения — чтобы не становиться бессильной жертвой обстоятельств, нужно было предвидеть их влияние и последствия. Мир треваньев, как мозаика, состоял из множества сопряженных, но четко разграниченных элементов. Каждое преимущество, любая удача воспринимались как личные победы, служили поводом для торжества и похвальбы, тогда как любой проигрыш и каждая неудача, самая ничтожная, рассматривались как поражения, глубоко уязвлявшие самолюбие. Таким образом, Дюиссана потерпела психологическую катастрофу в результате его, Глиннеса, действий и бездействия — несмотря на то, что, согласно понятиям триллей, он всего лишь принял безвозмездно предложенный дар.