Труллион (Аластор 2262)

«Бывают трилли и похуже меня. Устраивайся. Поедим, полюбуемся на закат».

«Я хочу есть и буду есть! — заявила Дюиссана. — А потом мне нужно домой. Ты знаешь, как треваньи относятся к неразборчивым интимным связям. Кроме того, не забывай, что я — шерль «Танчинаров» и девственница!»

Глиннес жестом дал понять, что приведенные доводы не слишком убедительны: «В жизни нередко наступают перемены».

Дюиссана застыла в бессильной ярости: «Так ты намерен осквернить шерль своей команды? Каков негодяй, подумать только! А сам делал вид, что беспокоится по поводу моего целомудрия, распространял грязные сплетни!»

«Никаких сплетен я не распространял! — в свою очередь возмутился Глиннес. — Я никому даже всю правду еще не рассказал — о том, как ты и твоя семейка ограбили меня и оставили на съедение мерлингам, о том, как ты весело смеялась, когда меня избили до полусмерти!»

Дюиссана слегка смутилась, но тихо отрезала: «Ты получил по заслугам».

«О нет, с твоим папашей и с твоими братцами я еще не рассчитался! Что касается тебя... я еще не решил, что с тобой делать. Ешь, выпей вина, подкрепись».

«У меня пропала всякая охота есть. Это несправедливо, унизительно! Никто не позволил бы с собой так обращаться».

Глиннес промолчал и приступил к трапезе.

Минуту спустя Дюиссана к нему присоединилась: «Не забывай, что если ты добьешься своего, то оскорбишь не только меня, но и всех «Танчинаров» — и запятнаешь себя на всю жизнь. А потом тебе придется иметь дело с моей семьей, и ты дорого поплатишься! Тебя будут преследовать изо дня в день, как загнанного зверя, ты нигде не найдешь покоя. Кроме того, я буду всегда глубоко тебя презирать. И ради чего все это? Чтобы облегчиться, справить нужду? Только не говори мне, пожалуйста, о «любви» — ты все это задумал, чтобы отомстить. Бесчестная, трусливая месть! Ты ведешь себя так, будто я — животное или бесчувственная вещь. Пожалуйста, можешь мною воспользоваться, как отхожим местом, можешь меня убить и выбросить, но помни, что твои отвратительные привычки не заслуживают ничего, кроме бесконечного отвращения. Помни, что...»

«Женщина! — взревел наконец Глиннес. — Имей сострадание, заткнись! Ты испортила мне весь день, и вечер тоже. Ешь молча, а когда наешься, мы вернемся в Вельген». Сдвинув брови, он сгорбился на корточках у костра и принялся уплетать все, что было под рукой — печеные паннаны, кворлей и мясо с хлебом, обильно запивая вином из двух бутылей. Дюиссана искоса следила за ним. У нее на лице появилось странное выражение — то ли презрительная, то ли самодовольная улыбочка.

Насытившись, Глиннес откинулся спиной на мшистую кочку и некоторое время размышлял, глядя на закат. Море отражало небесное великолепие цветов с прямодушием гениального художника, лишь изредка нарушавшимся темной морщиной зыбкой пологой волны.

Дюиссана сидела, обхватив руками колени, и не говорила ни слова.

Глиннес раздраженно поднялся на ноги и столкнул катер на воду, после чего жестом позвал Дюиссану: «Поехали!» Девушка залезла в лодку. Катер быстро пересек пролив, обогнул косу и приблизился к вельгенской пристани.

У причала покачивалась большая белая яхта, принадлежавшая, насколько было известно Глиннесу, лорду Дженсиферу. На борту происходило что-то необычное — все иллюминаторы ярко горели.

У Глиннеса яхта вызвала тревожное недоумение. Неужели лорд Дженсифер принимал гостей сегодня, после набега старментеров? Странно. Разумеется, он никогда не понимал и не надеялся понять аристократов. Дюиссана же, к его изумлению, поспешила к яхте, как только выпрыгнула из катера. Вспорхнув по трапу, она исчезла в салоне. Глиннес узнал послышавшийся из открытой двери голос Дженсифера: «Дюиссана, драгоценнейшая, что тебя...» Окончание фразы пропало — дверь закрылась.

Глиннес пожал плечами и вернул катер в бюро проката. Когда он возвращался по набережной, лорд Дженсифер позвал его с яхты: «Глиннес! Зайди к нам на минутку, сделай одолжение!»

Глиннес безразлично поднялся по трапу. Дженсифер хлопнул его по спине и провел в салон, где расположилась дюжина гостей в модных нарядах — аристократы из числа приятелей хозяина — а также Акадий, Маруча и Дюиссана, теперь накинувшая поверх белой хламиды красный плащ, позаимствованный у одной из присутствовавших дам.

«А вот и наш герой! — объявил Дженсифер. — Его хладнокровие спасло двух восхитительных шерлей от печальной участи, ожидавшей их в руках старментеров. В нашей великой скорби мы, по меньшей мере, можем быть благодарны за такое благодеяние».

Глиннес ошеломленно озирался посреди салона. Ему казалось, что он видит возмутительно нелепый сон: Акадий, лорд Дженсифер, Маруча, Дюиссана и он собственной персоной — курьезный спектакль!

«Я почти ничего не знаю о последних событиях, — сказал Глиннес. — Кроме того, что старментеры захватили стадион».

«Большинство пребывает в таком же неведении», — отозвался Акадий. Сегодня словоохотливый ментор тщательно выбирал выражения, казался необычно подавленным и отстраненным: «Старментеры заранее составили поименный список заложников. Захвачены триста человек — не больше и не меньше, все люди видные и влиятельные — а также примерно двести девушек. За каждого из трехсот заложников требуют выкуп — как минимум сто тысяч озолей. Никто не упоминал о выкупе девушек, но мы сделаем все, чтобы их вызволить».

«Значит, с бандитами уже связались?»

«Само собой. Они тщательно подготовились — им хорошо известны финансовые возможности каждого заложника».

Лорд Дженсифер не упустил случая отозваться о себе и своих друзьях с шутливым пренебрежением: «Таким образом, репутация тех, кто не удостоился внимания пиратов, существенно пострадала. Мы воспринимаем свою удачу, как оскорбление».

Акадий продолжал: «Исходя из неких соображений, по-видимому, достаточно обоснованных, меня назначили сборщиком выкупа, за каковую услугу я должен получить вознаграждение — не слишком большое, уверяю тебя, порядка пяти тысяч озолей, причем работа предстоит немалая».

Глиннес слушал и не верил своим ушам: «Значит, в общей сложности сумма выкупа составит... триста раз по сто тысяч...»

«Тридцать миллионов озолей, совершенно верно. Неплохая выручка за один день, как по-твоему?»

«Шанс угодить на прутаншир тоже не следует сбрасывать со счетов».

Акадий сделал кислую мину: «Варварский пережиток. Какие преимущества дают пытки? Старментеры все равно возвращаются».

«Поучительное зрелище, полезное для народа! — возразил Дженсифер. — Подумайте о плененных девушках — в их числе могла оказаться моя бесподобная Дюиссана!» Аристократ обнял Дюиссану за плечи и добродушно-отечески прижал ее к себе: «Никакое возмездие за такое преступление на выглядит чересчур жестоким. Не в моих глазах, по крайней мере».

Часто моргая и приоткрыв рот, Глиннес переводил взгляд с Дженсифера на Дюиссану и обратно — Дюиссана с трудом скрывала веселье, будто ей и лорду было известно что-то забавное, о чем остальные еще не догадывались. Что случилось? Весь мир сошел с ума? Или он все еще видит абсурдный, нездоровый сон?

Акадий иронически поднял брови: «Грехи старментеров невозможно отрицать. Будем надеяться, что их мучительная смерть послужит достаточным искуплением».

Один из приятелей лорда Дженсифера поинтересовался: «Кстати, кто из старментеров несет ответственность за набег?»

«Они не скрывают имени главаря, даже щеголяют им. Мы удостоились чести привлечь внимание самого Сагмондо Бандолио — «Неумолимого Сагмондо». По части неумолимости он определенно не уступает коллегам».

Глиннесу это имя было знакомо — в Покрове давно и безуспешно пытались выследить Сагмондо, знаменитого полным безразличием к жертвам и никогда не отвечавшего на просьбы о снисхождении.

«Плохо дело!» — сказал он.

«Ходят слухи, что он пиратствует для развлечения, — добавил Акадий. — Говорят также, что в свободное от разбоя время он ведет добропорядочное существование, пользуясь дюжиной поддельных биографий на разных планетах Скопления, и что награбленных богатств ему хватило бы на тысячу жизней».