Языки Пао

Нейтралоиды знали, что им пришел конец — и все их отвращение к жизни, к людям, ко Вселенной как таковой вскипело и сосредоточилось в приступе безудержного бешенства. Один за другим они падали, обескровленные сотнями ран, расчлененные на куски. Последние несколько гигантов взглянули друг на друга и расхохотались — нечеловеческим, хрипло ухающим хохотом. Вскоре и они погибли — на площади стало тихо, слышались только сдавленные всхлипывания умирающих. Собравшись вокруг Стелы Героев, женщины мирмидонов затянули победный гимн — суровый и безнадежный, но ликующий. Тяжело дыша и обливаясь кровью, выжившие «герои» присоединились к подругам.

Тем временем Беран и его небольшая свита уже пробрались в аэромобиль и возвращались в Эйльжанр. Берана охватила лихорадка поражения — он дрожал всем телом, глаза горели, как обожженные кислотой, в желудке сосредоточилась жгучая тяжесть, словно его наполнили щелочью.

Беран вспомнил высокую поджарую фигуру Палафокса, его продолговатое лицо с ястребиным носом и непроницаемыми черными глазами. В этом образе сосредоточились эмоции настолько интенсивные, что он стал для Берана чем-то почти дорогим и близким — чем-то, что следовало холить и лелеять, пока он не сможет уничтожить его собственноручно.

Беран расхохотался. Что, если он теперь обратится к Палафоксу за помощью?

Когда последние лучи заката догорали над крышами Эйльжанра, Беран вернулся в Большой дворец.

Посреди тронного зала сидел Палафокс в обычной серовато-коричневой робе; раскольник язвительно и печально улыбался, глаза его странно поблескивали.

Вокруг, в креслах, расставленных вдоль стен, сидели «аналитики» — главным образом сыновья Палафокса. Всем своим видом они выражали подчинение, серьезную сосредоточенность, уважение. Когда Беран появился в зале, «аналитики» отвели от него глаза.

Беран игнорировал их. Он медленно приблизился к Палафоксу и остановился в десяти шагах.

Выражение на лице наставника нисколько не изменилось — все та же скорбная улыбка дрожала на его устах, все те же опасные искорки поблескивали в глазах.

Становилось совершенно очевидно, что Палафокс пал жертвой старческого недуга — как говорили на Расколе, «вышел в отставку».

Глава 21

Палафокс приветствовал Берана внешне дружелюбным жестом, хотя ни улыбка, ни взгляд его не изменились: «Мой заблудший ученик! Насколько я понимаю, сегодня ты понес существенные потери».

Беран приблизился еще на пару шагов. Достаточно было поднять руку, чтобы истребить лукавого безумца, страдающего манией величия! Пока он собирался с духом, однако, Палафокс тихо произнес одно слово, и Берана схватили четыре незнакомца в облегающих темных костюмах Раскольного института. «Аналитики» молчаливо и серьезно наблюдали за происходящим. Четыре раскольника повалили Берана на пол, лицом вниз, обнажили его спину, прикоснулись металлом к коже. На мгновение по всему телу Берана распространилась пронзительная боль, после чего его торс — грудная клетка и позвоночник — потерял чувствительность. Он слышал, как позвякивали инструменты, ощущал, как его тело подрагивало, а пару раз даже слегка переместилось от прилагаемых усилий. Операция закончилась, хирурги отошли в сторону.

Бледный, потрясенный, униженный, Беран кое-как поднялся на ноги и поправил одежду.

«Ты неосторожно обращался с предоставленным тебе оружием, — беззаботно сказал Палафокс. — Теперь оно нейтрализовано, и нам ничто не помешает спокойно беседовать»

Беран не мог найти слов. У него в груди клокотало тихое рычание, он подошел к Палафоксу почти вплотную.

Палафокс усмехнулся: «Снова планета Пао в беде. Снова умоляют о помощи лорда Палафокса из Раскольного института».

«Я никого ни о чем не умолял», — глухо произнес Беран.

Палафокс пропустил его слова мимо ушей: «В свое время айудору Бустамонте потребовалось мое содействие. Я заключил с ним договор, и Пао стал процветающим миром, одержавшим победу над инопланетными врагами. Но тот, кто унаследовал все выгоды моего вмешательства — панарх Беран Панаспер — нарушил договор. И теперь паонезскому правительству снова угрожает свержение. Только Палафокс может его спасти».

Возмущение и гнев забавляли Палафокса — Беран заставил себя говорить спокойно: «Насколько я понимаю, цена вашего содействия остается прежней? Неограниченное удовлетворение старческого сатириаза?»

Палафокс откровенно издевался: «Неуместное выражение. Я предпочитаю называть это «плодовитостью». Но в сущности ты прав — таково мое условие».

В зал зашел человек в темном облегающем костюме; подойдя к Палафоксу, он обменялся с ним парой фраз на раскольном языке. Палафокс взглянул на Берана: «Мирмидоны уже близко. Они заявляют, что сожгут столицу до тла и расправятся с панархом, после чего займутся завоеванием Вселенной. Такова, по их словам, судьба героев».

«И как вы намерены справиться с мирмидонами?» — язвительно спросил Беран.

«Это очень просто, — отозвался Палафокс. — Я их контролирую, потому что они меня боятся. Я — самый модифицированный человек на Расколе, то есть самый неуязвимый и непобедимый человек во Вселенной. Если Эстебан Карбон мне не подчинится, я его убью. Но мне не нужно препятствовать мирмидонам. Пусть они уничтожат Эйльжанр, пусть разрушат и сожгут все города на Пао, пусть делают, что хотят!» Палафокс встал, его голос возбужденно повысился: «Все это только мне на руку, все это полезно для распространения моего потомства! Это мой мир — в этом мире я буду жить вечно, представленный миллионами, миллиардами отпрысков! Я оплодотворю всю планету, в истории никогда не было и не будет более плодовитого родоначальника! Через пятьдесят лет на Пао не будет человека, не происходящего от Палафокса, в каждом лице можно будет узнать мое лицо! Этот мир станет мной, и я стану этим миром!»

Расширенные черные зрачки раскольника блестели, как опалы, пульсирующие огнем. Беран заразился его безумием — тронный зал задрожал и поплыл у него в глазах, яд страха и ненависти растворился в крови жгучей волной, наполняющей мозг. Палафокс потерял человеческий облик и стал приобретать различные, быстро меняющиеся формы — готовой к прыжку копошащейся змеи, гигантского полового члена, обугленного сучковатого столба с зияющими дуплами вместо глаз, черной колышущейся пустоты...

«Демон! — закричал Беран. — Исчадье зла!» Он бросился вперед, схватил Палафокса за предплечье и швырнул его с разворота на пол.

Палафокс упал на спину, крякнув от боли и глухо ударившись головой, но тут же вскочил, вытянув правую руку — ту самую, которую прежде повредил огненным лучом Беран. Теперь раскольник действительно выглядел, как исчадие ада.

«Конец тебе, неблагодарный захребетник!» — Палафокс прицелился указательным пальцем в лицо Берану. Послышался неразборчивый ропот — сидевшие вокруг «аналитики» нарушили молчание.

Огненный луч не вырвался из вытянутого пальца. Лицо Палафокса исказилось мучительной гримасой. Он пощупал предплечье, рассмотрел свой палец. Подняв голову, он уже успокоился и подал знак сыновьям: «Испепелите этого человека, здесь и сейчас! Он не вправе дышать воздухом моей планеты!»

Наступило мертвое молчание. Никто не пошевелился. Палафокс изумленно оглядывался; Беран тоже оглядывался, ничего не понимая. Повсюду отворачивались лица, не желавшие смотреть ни на него, ни на Палафокса.

Внезапно к Берану вернулся голос. Он хрипло закричал: «Разве вы не видите? Он сошел с ума!» Он поворачивался из стороны в сторону, обращаясь к «аналитикам». Палафокс говорил с ними на раскольном языке, Беран — на «синтетическом» наречии.

«Аналитики, выбирайте! В каком мире вы хотите жить? На приютившей и вскормившей вас планете паонов или в гигантском дортуаре вышедшего в отставку маньяка?

Эти слова явно уязвили Палафокса; он вздрогнул от гнева и рявкнул на раскольном языке, на языке отстраненного и бесчувственного интеллекта: «Убейте его!»