Завещание Малого Льва

— Видимо, семьдесят лет — это мало, — сказала Скирни с сожалением, — они — очень больной народ. Ты, конечно, можешь расселить всех в отдельные боксы, светлые и стерильные, излечить их насильно, посадить на диету, не давать наркотиков, строем выводить на работу и скрещивать только генетически подходящих. Но что это будет? Колония биороботов?

— Знаешь, иногда так и подмывает…

— Ты не сможешь, Леций.

Скирни даже не заметила, как ее руки сами погрузились в его волосы, на удивление мягкие и послушные, он вообще сидел мягкий и послушный и совершенно ручной. Она подумала, как хорошо быть доктором, можно приласкать такого мужчину, и никто не поймет превратно. Она и поцеловать его хотела, и прижаться к нему и согревать его до тех пор, пока он не оттает.

Он немножко оттаял, когда она сняла ему болевой спазм. Только посмотрел удивленно, как будто не верил, что эта боль может отпустить, тем более, без всяких лекарств, просто от прикосновения рук и ее любви, ее бесконечной любви и жалости.

Она всегда так лечила. Только на этом состоянии выздоравливали ее пациенты. Она должна была их пожалеть, а ей это было нетрудно. Она должна была очень захотеть, чтобы всё у них наладилось, а она естественно этого хотела. Она любила всех. И всё получалось само собой, естественным образом, она даже не слишком уставала, наоборот — чувствовала удовлетворение. И тогда не нужны были операции, заживали открытые раны и даже принимались совершенно невозможные роды. При этом Скирни не владела, подобно Геве, никакой магией и никакими тайными знаниями. Она и сама не знала, почему так получается. Получалось — и всё. Она почему-то даже стеснялась этого и на всякий случай назначала разные процедуры и легкие лекарства, чтобы никто не догадался.

— Ну что? Тебе легче?

Леций посмотрел на нее, взял ее руку, склонился над ней и приложил к губам.

— Намного. Спасибо, Благодея.

— Кто? — удивилась она.

— Ты же знаешь, была такая девушка, — грустно сказал он, — волшебная девушка, всем помогала… пока я ее не погубил.

— Ора?

— Никогда себе не прощу… Попросил ее умереть, а она согласилась. Вот такая была девушка, моя сестра, — Леций поднял лицо и снова посмотрел на нее излучающими голубизну, тоскливыми глазами, — но она была богиня, она специально тут родилась. А ты-то откуда взялась, Скирни Оорл?

Скирни цену себе знала, своим способностям тоже, но сравнение с Пресветлым ее смутило.

— Ну что ты, Леций. Ты даже не представляешь, насколько я земная… у меня в квартире бардак, у меня муж не кормленный, позаброшенный, я чашки бью, перчатки теряю, я на встречи опаздываю, у меня мысли бывают самые дурацкие, у меня вообще психоз, между прочим…

— Однако, благодать от тебя та же самая, — сказал он серьезно.

— Да? — Скирни даже села.

Она, правда, растерялась. Об этом надо было подумать: что это значит, и как это вообще совмещается с ее вопиющим несовершенством.

— Так бы и сидел возле тебя, — добавил Леций, — хорошо у тебя тут, тихо, спокойно. И как-то всё правильно, как будто так и надо. Это твой мир, Скирни. А вокруг меня всё разваливается.

— А я тебе помогу, — сказала она, поспешно вставая и включая чайник, ей очень хотелось напоить его чаем с земляничным вареньем, ей очень хотелось, чтобы так и было — тихо и спокойно. И никого больше.

Он начал одеваться.

— Вряд ли. Я буду слишком далеко.

Скирни стояла у чайного столика, на стене был календарь с котятами и картинка с тропическим берегом. Она вдруг поняла, что и эти котята, и пальмы, и ягодки на блюдце расплываются у нее перед глазами, как будто погружаясь в туман.

— Где? — спросила она, теряя и голос.

— Возможно, что в другой галактике.

Потом она поняла, что они спокойно сидят за столом, пьют чай, разговаривают, даже шутят, и он совершенно не догадывается, что ее мир тоже рухнул. Вот так вот в один миг взял и обрушился. Она бы пережила, если б он снова женился: от этого они не перестали бы видеться. Она бы даже пережила, если б он был где-то на Земле или на другой известной планете: она бы знала, что с ним. Но такую даль и такую неизвестность ее душа перенести уже не могла. Она разрывалась. К такому испытанию она оказалась просто не готова.

И он еще говорил, что она «святая»?! Да она самая ужасная и порочная из всех женщин! Она любит сразу двух мужчин. И обоих — больше жизни. И поэтому не достанется никому. Никогда. Вот и всё.

Гева не стала ей этого говорить. Пожалела. Да Скирни бы и не поверила. Ей даже такая мысль показалась бы кощунственной, она же такая правильная! Просто Пресветлый во плоти! А на самом деле…

— Как вернешься — сразу на медосмотр, — сказала она в шутку, она прекрасно владела собой, — мало ли, что ты там подхватишь у этих лаклотов.

— Я буду разборчив — усмехнулся Леций.

И она всё-таки покраснела. К счастью в это время заплакал ребенок. Скирни озабоченно взглянула на экран состояний и поднялась.

— Проснулся. Вот и кончилось наше чаепитие. Извини.

— Да мне тоже пора, — с сожалением сказал он.

— И что? Мы больше не увидимся?

— Прыгуны всегда возвращаются, — усмехнулся Леций, — вопрос только — когда?

Ребенок плакал. Они очень быстро и буднично простились, как будто ненадолго. Она улыбнулась ему и быстро вышла в коридор, где они стояли обнявшись совсем недавно, и она еще не ощутила той космической пустоты, когда он разнял руки.

Эцо не хотел подслушивать, но так уж получилось. Он зашел ближе к полуночи в бассейн и увидел там родителей. Мама была совершенно голая, а его с какого-то времени это стало смущать. Он даже отступил за куст, хотел уйти, но вдруг услышал фразу, которая его остановила.

— Ну что мы будем делать с этим ребенком, Эрто? Как ты себе это представляешь?

— Из тебя прекрасная мать получилась.

— Да. Но не для этого монстренка!

— Гева… это мой брат.

— Это сын твоей мамочки!

— Я тоже сын моей мамочки. Однако меня ты любишь? Или я ошибаюсь?

Слова, как и все звуки, высоко и гулко отдавались под сводами. Эцо понял, что они целуются. Гева любила отца, Гева любила его, он не сомневался, что его мама самая добрая и великая женщина во вселенной. Но что он слышал?! Маленький мальчишка, уродец, брошенный с самого рождения, был совершенно никому не нужен прямо как он сам когда-то.

Эцо прекрасно помнил эти ощущения. Он помнил и казарменную палату в детском приюте, где всегда горел свет, и вечно занятых, раздраженных медсестер, и детей, сколь гениальных, столь и уродливых. Его место было под кроватью. Там и нашел его когда-то Руэрто Нрис… и большего счастья в своей жизни Эцо не испытывал, и большей боли тоже, когда ревел под этой кроватью и еще не знал, что отец уже спешит к нему. От этих воспоминаний у него так сжалось сердце, что он сел на пол.