Экспедиция инженера Ларина

— Заедает, — вздохнул Соболев.

Новиков, выпив воды, опьянел сильнее прежнего; сказывался спирт. Мутными осоловелыми глазами он смотрел на товарищей, а ногой крепко нажимал на державку.

— А, боцман! Я приветствую вас, — заплетающимся языком проговорил он и засмеялся. — Я-а пр-роучил лап-потника…

— Да ты пьян, сукин сын! — рявкнул боцман и одной рукой сдёрнул его с кресла. — Соболев, взгляни, что там под креслом.

Соболев нагнулся, поднял державку.

— Я так и предполагал, — нахмурился боцман.

Державка пошла по рукам. Новиков, шатаясь, вышел из рубки.

— Щербаня державка, — сказал боцман. — Вот сатана, на что толкает парня! Так и до тюрьмы недалеко.

Проснулся Новиков в час дня со смутной тревогой в душе. Нехотя умылся и стал припоминать ночные события.

Вошёл Щербань, молча налил полстакана водки и выпил. Он только что имел неприятный разговор с капитаном.

— Иди, Усков тебя вызывает, — зло бросил он. — Салака ты… не вздумай меня впутывать в свои грязные дела. Понял? А то… — и показал кулак. — Скажи, пьяный был — и баста.

Новиков надел фуражку и направился к двери.

— Слышал, что я сказал? — крикнул вдогонку Щербань.

Новиков вошёл в каюту капитана и остановился у дверей. Усков, словно не замечая его, заложив руки за спину, ходил по каюте. Он всё ещё не мог успокоиться после разговора со Щербанем. Перед выходом из Колпакова пришла радиограмма. Щербань прочитал её равнодушно. Его разыскивала жена с двумя детьми. За два года он не выслал семье ни одной копейки. Усков предложил ему перевести деньги. Щербань отказался: «Я с ней не зарегистрирован и не обязан платить». Усков напомнил ему о чести советского моряка. Под большим нажимом Щербань наконец сдался и пообещал в следующую получку сделать перевод, а сейчас, мол, у него нет свободных денег. Соврал и даже не покраснел. А о Новикове вообще отказался разговаривать: я, дескать, на привязи его не держу, и пусть он сам отвечает за свои поступки.

Встреча со Щербанем оставила неприятный осадок. Усков искоса взглянул на Новикова. «Именно избалованные молодые люди чаще всего попадают под дурное влияние», — подумал он и остановился перед Новиковым.

— Хорош, нечего сказать! — Голос капитана был тих, и это удивило Новикова. Обычно в таких случаях Усков любил пошуметь, разнести в пух и прах, но потом быстро остывал. На «Урагане» знали это, и на его гневные тирады предпочитали отмалчиваться. Выговорится, остынет, тогда можно и высказать всё, что есть.

— Скажи мне, пожалуйста, Новиков, — продолжал Усков, — где ты воспитывался? Молчишь? А ну взгляни на меня. Прямо, прямо взгляни! Не можешь? Значит, совесть не чиста.

— Я ничего такого не сделал, — пробормотал Новиков, а на душе было муторно и оттого очень трудно выдержать взгляд Ускова. Новиков опустил глаза.

— Ничего, говоришь? Ты матери радиограмму послал?

— Какую радиограмму? При чём тут радиограмма? — Новиков удивлённо посмотрел на капитана. — Ах, матери? Посылал неделю назад.

— Ответ получил?

— Получил. Просит приехать. Плохо ей, заболела.

— Почему молчал? Я бы отпустил.

— Считал неудобным беспокоить вас.

— Ишь, какой благородный, — насмешливо произнёс Усков. — Ну, рассказывай про свои художества. Как ты, будущий капитан, пал так низко? Только не ври.

— Пьяный был. Ничего не помню.

— Врёшь, помнишь! Я же всё о тебе знаю. Я знаю каждого своего матроса, потому что я капитан, потому что они для меня товарищи по работе. Мы на судне — одна семья, и капитан, как старший, должен позаботиться о своей семье, в том числе и о тебе. Гы гляди на меня! Вот, я весь перед тобой, старше почти втрое, тоже живу, мыслю, тружусь, чёрт побери! Для чего? Чтобы честно выполнить свой долг перед Родиной, которая подняла меня на капитанский мостик. В твои годы со мной не церемонились, меня молотили тяжёлые боцманские кулаки. В хвост и в гриву. Когда не было работы, никто не спрашивал меня: голоден ли я, одет ли, есть ли угол переночевать. Может быть, так и подох бы где-нибудь под лодкой, да советская власть, спасибо ей, человеком сделала. А ты родился, вырос, воспитание получил при советской власти, капитаном хочешь быть. А достоин ли ты этой почётной должности? Нет! Ты свернул с правильного курса, и твой курс опасен. Человек ты молодой, можешь ещё исправиться, если захочешь. — Усков дёрнул себя за ус и сердито добавил: — Я хотел списать тебя на берег…

Сердце Новикова замерло.

— Да Соболев с Вершининым заступились, поручительство за тебя дали. Но я ещё подумаю…

— Соболев? За меня? Поручился?.. — Новиков был ошеломлён.

— Да, поручился, — подтвердил Усков. — Тебя будут судить товарищеским судом. Подумай над тем, что я сказал. Важно, чтобы ты сам осознал и осудил свой поступок… У тебя тяжёлый день сегодня. Возьми вот, прочти, — Усков положил перед Новиковым радиограмму.

— Умерла… Мама умерла! — простонал Новиков и, глухо зарыдав, уронил голову на стол.

Усков постоял над ним, задумавшись, и вышел из каюты…

Вечером следующего дня товарищи судили Новикова. Красный уголок до отказа был набит моряками. Председательствовала Саша Поленова. Она сидела за столом, покрытым кумачом. Лицо строгое. Волосы тщательно подобраны. На столе державка — вещественное доказательство.

— На товарищеском суде, — сказала Саша, — слушается дело члена нашего коллектива комсомольца Юрия Новикова. Он совершил подлый поступок по отношению к товарищу. Секретарь суда, зачитайте обвинительное заключение.

В красном уголке тихо. Так тихо здесь ещё никогда не бывало. Бумага шелестела в руках секретаря суда — масленщика машинного отделения. В тишине глуховатый голос его звучал очень громко.

Новиков сидел отдельно возле стены. Изредка он поднимал голову. Какими глазами товарищи смотрели на него! Почти с ненавистью. Ещё вчера он вместе с ними шутил и смеялся. А сегодня его будто раздели и посадили по ту сторону барьера: вот, мол, глядите, до чего докатился комсомолец — советский человек!

Саша никогда не заседала на судах и не предполагала, что так трудно быть судьёй. Слушая обвинительное заключение, она мучительно думала: что же делать дальше, как вести заседание? Секретарь суда кончил читать. Саша повернула голову. Строго спросила:

— Товарищ Новиков, вы признаёте себя виновным в предъявленном обвинении?

— Признаю, — последовал тихий ответ.

— Задавайте вопросы, товарищи, — обратилась Саша к присутствующим.

— Пусть сам расскажет, как дело было, — сказал кто-то.

Новиков говорил тихо, но отчётливо. Когда назвал имя Щербаня, в красном уголке поднялся гул голосов.

— Врёт он! — громко бросил Щербань.

— Новиков, ты в карты играл с ним? — спросили из задних рядов.

— Играл.

— На деньги?

— На деньги.

— А сколько ты ему проиграл?

— Семьсот рублей…

Вершинин с тревогой следил за ходом суда. Ему не такого разговора хотелось. Неужели Саша не понимает? Надо же в корень явления заглянуть, выяснить причины, как и почему Новиков стал на такой порочный путь, а не копаться в известных всем фактах. Ведь во время предварительной беседы Новиков рассказал всё, даже то, чего не знали другие, например, о Щербане, которого отдельные молодые моряки считали образцом моряка и во всём старались подражать ему.

Саша, как и Вершинин, понимала, что настоящего разговора не получается. Но как повернуть ход заседания одним словом, одним вопросом? Такой вопрос был, она его чувствовала, а сформулировать никак не могла. Все поглядывали на председателя: давай, мол, закругляйся, всё ясно.

— Можно вопрос Новикову задать, товарищ председатель?

— Давай, Володя.

— Юра, ответь нам, как ты думаешь строить коммунизм?

«Молодец Данилов, — подумал Вершинин. — Наконец-то намечается настоящий разговор. Новиков должен раскрыть свою душу и взглянуть на себя как бы со стороны».

— Вопрос вам понятен, Новиков? — спросила Саша.

Юра никогда не задумывался над тем, строит он коммунизм или нет. На собраниях, когда речь заходила о долге, дружбе, коммунистическом отношении к труду, он обычно скучал. Ему казалось, что это общие, ни к чему не обязывающие слова. И сейчас, когда перед ним так прямо и конкретно поставили вопрос, он растерялся.