Экспедиция инженера Ларина

— Отвечайте же, Новиков!

— Я не знаю, не думал раньше…

— Когда же вы стали думать?

— Вчера после разговора с Иваном Константиновичем.

— И вы, не задумываясь, подписали обязательство коллектива работать и жить по-коммунистически?

— Щербань говорил, что это так, для формы.

— Что он наговаривает на меня? — огрызнулся Щербань. — Врёт всё!

— Не мешайте, товарищ Щербань. Товарищ Новиков, вы в смысл вопроса Данилова вникли? — допытывалась Саша.

— Да. Я так понимаю, что это о месте человека в жизни. — Волнуясь, Новиков облизнул сухие тонкие губы под чёрными усиками и впервые за вечер открыто посмотрел на товарищей. — Ребята, я виноват перед вами. Часто сознавал, что делаю не то и не так, а делал. Я считал себя очень умным, умнее других. Вчера и сегодня я о многом передумал и понял, что моё зло в моём «я»… Это по-честному. Я много забочусь о себе и думаю только о себе…

— Что верно, то верно, — бросил реплику Данилов. — Самолюбие у тебя ершится, как у кабана щетинка.

— Подстричь надо!

Саша постучала карандашом по графину.

— Мама меня любила и баловала. Она говорила, что я умница… Работала, не шадя себя, чтобы я всегда был хорошо одет. Лучшие куски за обедом отдавала мне. Я это принимал как должное, рос себялюбцем. Я любил маму, и я же доводил её до слёз. Виноват я перед ней, перед моей мамой… Одна она у меня была, умерла третьего дня, — тихо добавил Новиков, и сидевшие вблизи увидели, как слёзы навернулись у него на глаза. — Мне очень тяжело, ребята, поверьте. Вчера, когда капитан сказал, что Вася Соболев и Алексей Вершинин поручились за меня, во мне всё перевернулось. Я понял, что вы ещё верите мне. Я прошу простить меня. Даю слово, что приложу все силы, чтобы быть достойным членом коллектива.

Саша окинула взглядом моряков. Не только любопытство отражалось в их глазах. У некоторых они радостно блестели, у других светились сочувствием и жалостью. Это обрадовало Сашу: не было в глазах моряков той настороженности, которую она видела в начале суда.

— Новиков, у вас всё? Садитесь. Кто хочет выступить?

— Разрешите мне, — поднялся Соболев. Пробравшись вперёд, он посмотрел на товарищей, поправил волосы, потом заговорил горячо, взволнованно. — Мы только начинаем трудовую жизнь, и нам чаще и строже надо обсуждать свои поступки. Секретарь обкома, который был у нас, говорил, что на человека иногда находит туман. Так вот на Юру Новикова как раз и нашёл такой туман. Надо освобождаться от него, Юра, решительно и смело освобождаться! Мы поможем тебе в этом… Володя Данилов правильный вопрос тебе задал. Нам с тобой при коммунизме жить. Так давай готовиться к этой жизни, давай сейчас начнём трудиться по-коммунистически. Я не знаю, как товарищи, как ты, Юра, но я рад, что тружусь на «Урагане», что участвую в испытании техники коммунизма. — Соболев повернулся лицом к Новикову. — Мы с Вершининым поручились за тебя перед капитаном, Юра. Я убеждён — ты не подведёшь нас. — Соболев с минуту помолчал, как бы собираясь с мыслями. — Ещё о Щербане я хочу сказать. Вы, Щербань, не раз хвастались, что знаете физику, машины. Это хорошо. Но вы утверждали: миром будут править инженеры и техники. А вот это неверно. Нашей страной и в будущем будут управлять борцы, люди глубокого интеллекта, а не такие флюсы, как вы. Вы бедны душой, и нечего прятать свою бедность под лунной и космической романтикой. И есть прямая связь между вашим непониманием искусства и картёжной игрой, между пренебрежением к поэзии Пушкина и хамским отношением к своей семье. Вам, очевидно, нелегко с вашими взглядами на жизнь. Но поймите, что чем ближе к коммунизму, тем будет ещё труднее. Вы, Щербань, член нашего коллектива, и мы заставим вас уважать коллектив.

— Много берёте на себя, Соболев. Я как-нибудь проживу без вас. Молокосос! — пренебрежительно бросил Щербань.

Председателю суда подали записку.

«Новиков подпустил слезу, — говорилось в ней, — а вы и растаяли. Судьи тоже! Предлагаю салаку списать на берег».

Подписи под запиской не было.

— Кто писал записку, встаньте!

Никто не шелохнулся. В красном уголке стояла тревожная тишина.

— Не думала я, что среди нас есть трусы, — иронически заметила Саша. — Ну хорошо, мы сейчас найдём автора. Я получила записку от нашего боцмана. С вас и начнём, Кузьма Степанович. Скажите, пожалуйста, кто её передал вам?

Боцман назвал палубного матроса, тот третьего, третий четвёртого. Цепь замкнулась на Щербане.

— Никакой записки я не писал и не передавал, — отрезал он.

— Хорошо, — сухо произнесла Саша. — Новиков, чей это почерк?

— Щербаня! — Юра посмотрел на своего дружка и голосом, в котором звучали и упрёк и гнев, сказал: — Эх ты, а ещё другом назывался! Зачем врёшь, Коля?

— Отвяжись ты!.. — Щербань выругался.

Саша Поленова, посоветовавшись с заседателями, заявила, что она правом, предоставленным положением о товарищеских судах, удаляет Щербаня с заседания за неуважение к коллективу.

— А если не уйду? — вызывающе бросил Щербань.

Десятки глаз смотрели на него. Нет, взгляды были далеко не дружелюбные. Щербань тряхнул чубом, отвёл глаза и поднялся.

— Подождите, — остановила его Саша. — Выслушайте ещё одно наше решение. Суд рекомендует комитету профсоюза поставить на обсуждение коллектива вопрос о моральном облике товарища Щербаня. А теперь закройте, пожалуйста, за собой дверь.

«Молодец, девка, хорошо драишь», — подумал боцман и попросил слова.

Поведение Щербаня окончательно доконало Новикова. Куда же он смотрел? Почему он не мог разгадать истинного лица Щербаня? Может быть, не хотел? Разве не щекотало самолюбия, когда Щербань все его скверные поступки называл поступками истинного моряка? Какими ничтожными казались теперь Новикову разглагольствования о чести и славе. «Слава» была только в ресторанах, а честь… Какая там честь! Новиков вздохнул.

А боцман говорил о достоинстве советского человека, говорил о верности, твёрдой, как алмаз.

В заключение предложили высказаться Новикову.

— Трудно мне будет…. У меня много недостатков и только одно достоинство: когда я даю слово, я всегда его выполняю. Ещё раз повторяю: с сегодняшнего дня нет старого Новикова. Считайте, что к вам в коллектив пришёл новый, незнакомый человек; он хочет подружиться с вами. — Новиков подошёл к Соболеву и нерешительно протянул ему руку. — Ты оказался на самом деле лучше меня. Давай будем друзьями, Вася.

— Давно бы так, — Соболев широко улыбнулся и крепко пожал руку Новикова.

ГЛАВА 25 ЛЮБОВЬ ПРИШЛА

Ночь. Чёрное небо над океаном. Порывисто дует северный ветер. Стонет океан…

В кромешной тьме «Ураган» петлял, как иногда петляет ночной подвыпивший гуляка, возвращаясь домой по пустынным улицам.

Глубоко в трюме траулера по желобу текла речка из живой рыбы. Она выбивалась под сильным напором из квадратного отверстия в носовой части судна и уходила в кормовой отсек.

Проходил час, другой, но всё так же двигался gо желобу поток живого серебра, так же петлял «Ураган» и было пустынно на палубе.

Такую картину увидел бы человек со стороны. На самом же деле на «Урагане», несмотря на поздний час, шла напряжённая работа. Вот уже третью неделю продолжалось испытание электрорыболовного оборудования. Как и всякое новое дело, оно не сразу пошло как по-писанному. То там не ладилось, то здесь. Потом, как говорят бухгалтеры, всё вошло в ажур.

Рыба облавливалась с помощью пульсирующего [1] тока в радиусе шестидесяти метров от анода — раструба рыбонасоса в наружной носовой части судна. Специальное автоматическое оборудование создавало импульсы тока необходимой величины и посылало их в воду, под судно. Возникало огромное электрическое поле, и с этого поля «Ураган» снимал «урожай» рыбы.

Ларин сидел в небольшой будочке у пульта управления. Вид у него был немного рассеянный. Испытания подходили к концу. То, о чём он мечтал ещё в институте, чему посвятил шесть лет своей жизни, упорной работы, — свершилось. Но Ларин знал, что это только начало. Впереди его ждало много других увлекательных проблем. Он закрыл глаза. Слышалось журчание воды в желобах. Приглушённо гудели машины. Потом все шумы куда-то исчезли.