Пепел Клааса

Как он меня истязал! Зрачки огромные, от морфия, что ли? Ноздри ходуном ходят - наслаждается муками моими! Возьмется за кончик повязки и отдирает. Медленно-медленно, чтоб больнее было. Затянется папироской - и в рану ее. Гасит... А сам гундосит с придыханием:

- Мы все-е пго вас знаем... Не отпигайтесь, - бес-смысьенно... Как там, у ва-ас? Весь миг насий-йя мы газгушим? До основанья? А за-атем? Стго-ить будете? На газвай-инах? Или в бе-егйогах станете жить? Ну-с?

Я харкнул ему в лицо кровяной мокротой. Он утерся крахмальным платочком - и в огонь его! Поворошил дрова кочергой, подождал, пока раскалится, и прижег мне щеку до кости.

- Не противно нюхать, ваше благородие? - спрашиваю.

- Напго-тив, - отвечает. - На гедкость пги-ятный агомат.

И вот стою с петлей на шее, а он, штабс-капитан добровольческой армии Деникина, у моих ног. Как побежденный. Китель отутюжен, погоны золотые, на левом рукаве трехцветный шеврон. А лицо кислое, недовольное. Испортил я ему обедню! Не сломил он меня, как ни старался.

А умирать все равно страшно. Ох, как страшно! Только не выкажу я своего страха, не дождется!

Эх, Витька, Витька, посмотрел бы ты сейчаас на меня... Неужели так и не увидел бы, в какую грязь влип? Брат мой Витька, враг непримиримый... Разошлись наши дорожки, да уж и не сойдутся. Помнишь, как мы подрались, когда ты нашел у меня под подушкой листовку? А когда погиб отец, не захотел со мной знаться. Ушел к белым, как был, в гимназической шинели, оставил мне записку: "Встречу - застрелю!" Теперь уже не застрелишь...

Не поняли вы с отцом, какое пришло время. Да разве стоило из-за картин себя убивать? Картины - тьфу, пыль. Ленин сказал, что лишь пролетарская революция в состоянии спасти гибнущую культуру и гибнущее человечество. Так до картин ли сейчас?

Свершится мировая революция, пускай не завтра, а, скажем, через месяц или даже год. Владимир Ильич писал американским рабочим, что европейская пролетарская революция может и не разгореться еще в ближайшие недели. Но то, что она вспыхнет, - факт!

Вот тогда начнется заря нового, пролетарского искусства. И никто не станет сокрушаться о буржуазной рухляди. Все будут равны и счастливы, ведь не напрасно же проливаем кровь, жизни свои кидаем в горнило истории.

Так что не даром я умираю, Витька! Помнишь книжку о народном герое Фландрии Тиле Уленшпигеле? Это благодаря ему я стал большевиком. Пепел погибшего от рук палачей Клааса бился о его грудь, а сейчас бьется о мою.

Проща...

Тюремная дверь захлопнулась за его спиной. Избитый в кровь, растерянный, недоумевающий, он рухнул ничком на койку.

Его арестовали ночью, увезли в "черном вороне". Перед допросом долго били.

Наконец он очутился перед следователем, молодым, красивым, пахнувшим одеколоном. Суконная гимнастерка без единой морщинки, кубики на петлицах, строгий взгляд.

- Вы арестованы как враг народа, троцкист. Обвиняетесь по пятьдесят восьмой статье в измене Родине, попытке свержения Советской власти, терроре.

- Но я ни в чем не виноват! Это ошибка!

- У нас ошибок не бывает, - отрезал следователь. - Сознайтесь во всем, это облегчит вашу участь.

- Мне не в чем сознаваться!

- Неправда.

- Клянусь!

- Известны вам эти люди?.. - следователь назвал несколько фамилий, их знали все в стране.

- Конечно, известны.

- Ну вот, - кивнул следователь с довольным видом. - А утверждали, что не в чем сознаваться!

- Но какое я имею отношение?!

- Самое прямое. Это главари вашей контрреволюционной банды.

- Но я ни с кем из них не встречался!

- Встречаться было не обязательно. И вообще, хватит с меня ваших "но"! - стукнул ладонью по столу следователь. - Не усугубляйте вину! Учтите: нам все известно. В вашем деле есть некоторые смягчающие обстоятельства... Впрочем, как посмотреть, под каким углом зрения. Они ведь из смягчающих могут превратиться в отягощающие. Словом, советую не отпираться. Сухим из воды вам все равно не выйти. Подумайте над этим хорошенько!

И вот он думает...

"Но я не виноват! Что же такое происходит?!"

Когда арестовывали знакомого, сослуживца или даже знаменитого на весь СССР человека - члена ЦК, маршала, наркома, это казалось объяснимым и закономерным. Ведь по мере победоносного движения к коммунизму классовая борьба обостряется - значит, и врагов становится больше. Факт! Но он-то при чем? Ведь не враг, это уж точно.

В рядах ВэКаПэбэ - с восемнадцатого, три года на фронтах гражданской. Выдвиженец. В других партиях не состоял, в оппозициях не участвовал. Родственников за границей, слава богу, не имеет. Всегда честно выполнял порученную работу. Голосовал только единогласно. Совсем недавно, к Первомаю, наградили грамотой - наверху слева товарищ Ленин, справа товарищ Сталин.

Так за что же!

"Лес рубят, щепки летят", - эту фразу обычно произносили шепотом. А сейчас она как бы сама себя прокричала, и сразу стало все ясно.

Лес рубят. И если это делают, значит, так надо. Стало быть, для народного блага порубка. А он - щепка. Без них не бывает. Рубанули откололась...

"И сколько таких шепок!"

Он испугался самой этой мысли. Даже оглянулся: не услышал ли кто. В конце концов, лучше арестовать десять невиновных, чем упустить одного врага. Нужна бдительность, факт!

"Разберутся! Не может такого быть, чтобы не разобрались", успокаивал он себя. Однако спокойнее не становилось.

Он мысленно повторил перечисленные следователем фамилии. Кто бы мог подумать, - враги. А как ловко маскировались! С какими речами выступали! Пробрались аж в самую верхушку, на трибуне рядом с товарищем Сталиным стояли...

Чувство ненависти к этим прислужникам мирового империализма охватило его. Поделом им! Пусть их безжалостно расстреляют. Но почему из-за них должен страдать он?

Вспомнились побои, каких прежде не приходилось испытывать. Ну, дадут по уху, фонарь под глаз подставят, а чтобы вот так, словно шелудивую собаку... Бейте врагов, он разве против? Но его-то зачем? Неужели, заколодило под ложечкой, - будут еще?

Совсем как в книжке... Парень и его мамаша не хотели признаться, куда спрятали деньги. Уж как истязали их, подумать страшно. А они точно в рот воды набрали. Денег было жалко? Парень потом толковал о каком-то пепле...

Эта книжка затесалась среди картин, которые он реквизировал вскоре после революции у одного учителя. В музей их не взяли, пришлось бросить. А учитель сиганул в окно и разбился насмерть.

- Одним буржуем меньше, - сказал он тогда сгоряча.

Только какой это был буржуй...

Странно, что он никогда не вспоминал об учителе, и теперь вдруг ни с того, ни с сего вспомнил. А еще - как загонял раскулаченных в ледяные теплушки. С бабами, детишками. Эшелоны шли в Сибирь один за другим. Говорят, трупы примерзали к нарам...

Выходит, не всегда он поступал по справедливости. Отчего же сам-то надеется на справедливость?

А ну, цыц! Пожалел учителя? Кулаков с их пащенками стало жаль? Себя пожалей! Что сказал следователь? Есть смягчающие обстоятельства, но под разным углом. Разным, понял?!

"Может, я и на самом деле потерял бдительность? Запутали, охмурили, бывает же? Мой долг помочь следствию, так и скажу. Раз оно знает, могу подтвердить. Факт!"

Но тут подумалось, что фактов-то у него и нету. Из пальца их не высосешь.

За что же его все-таки взяли, ведь дыма без огня не бывает. Неужели...

Да, да, да!

В тот день они забивали козла, и однорукий Степка, он под газом был, возьми и брякни:

- Чтой ефто... ик... столько много трохцистов развелось. И стреляють их, курев, а они... ик... сновать разводиться, ако клопы...

А Макар, брат старший, тут-то и сказал:

- Т-с-с... Между нами, Левушка - голова.

Это о Троцком!

Сообщили куда надо, факт. Макару, может, и ничего, а он теперь расхлебывает. Потому как промолчал, покрыл братца.