Звенит, поет

Марге не ответила. Она размышляла.

И в самом деле, почему, думал я в это время, почему молодежь всегда рвется в бой? Почему молодые не хотят смириться с тем, что некоторые вещи — ветер, например, солнце, воздух, «здравствуй», а также игру — надо принимать такими, какие они есть?.. Грустно мне было. И тут я вспомнил, что много лет назад я ведь тоже иногда, — правда, не высказываясь, — рассуждал примерно так же, как сейчас Марге.

— Кааро, — сказала она, — я приехала сюда вовсе не из-за Прийта.

— Вот как?

— Кааро, я ведь знаю, что тебе плохо, что тебе мешают, ты же сам в этом признался! Ты меня прости — ты ведь страдаешь…

— Нисколько я не страдаю, — возразил я с вымученной улыбкой.

— Ведь тот, в машине, был Фантомас, а возле него — конечно, та самая, которой ты просто позволил уйти. И еще: в Городе ты смотрел на одну афишу… Я знала, ты не хотел, чтобы я заметила, и я не заметила. А в том ателье или, как его… туда ведь тоже приходил Фантомас. Ах, Кааро, я ведь, например, знаю и то, что это мерзкое кинопугало не действует самостоятельно, что это просто робот. У меня хорошая память, Кааро. Моторная лодка, помнишь? Вертолет… Вы ведь и по дороге его тоже видели — это твой Корелли рассказывал девушкам в лагере Кабли. Видишь, сколько я знаю. Кааро, кто-то желает тебе зла… Хочешь, я скажу, кто? Я поняла наконец. Тот самый человек, который на автобусной станции в Таллине уговаривал меня остаться. Я просто уверена, что это он! Кааро, я хочу тебе помочь.

— Марге, это невозможно, — ответил я тихо. — Это абсолютно невозможно.

— И все-таки в одном случае позволительно, — сказала Марге так тихо, что я почти не слышал.

Я смотрел на море. А что мне оставалось делать? Бедная Марге, думал я, если бы она только знала, какой я плохой волшебник! Если бы она только знала…

На горизонте появился корабль. У него были алые паруса. «Алые паруса, алые паруса, разгоните печаль этой девушки, принесите ей счастье!» — думал я, плохой волшебник.

Марге взглянула на судно и сказала:

— Я не Ассоль.

Алые паруса мгновенно скрылись за горизонт»

— Я не Ассоль, — повторила Марге. — Еще позавчера я, может быть, хотела бы быть такой, как она, а теперь — нет. Я вздохнул и тихо начал:

— Все, что ты сказала, в общем-то правильно. Так почти могло бы быть! Но, Марге, сейчас у нас с тобой на двоих примерно полторы нормы полагающегося человеку чувства юмора, и я надеюсь, что мы не обидимся друг на друга, если я нарисую одну картину — конгресс волшебников и учигров. Грандиозный конгресс! Журналисты и газетчики со всего мира печатают о нем корреспонденции. Каналы телевидения перегружены. Милая Марге, к сожалению, все обстоит не так просто. Практически волшебников не существует, постарайся с этим примириться. Я выскажу одну мысль, — может быть, она нам с тобой поможет. Правда, ее когда-то уже высказал мой друг Энн: считать, что художественная литература кого-то конкретно направляет и воспитывает, — упрощенное и даже вредное представление, совершенно ложное понимание ее функций. Ибо в этом случае такие гиганты, как Лев Толстой, Виктор Гюго, Достоевский, Гоголь, Бальзак, давным-давно смели бы все зло мира в кучу и выбросили на помойку. И первой мировой войны не было бы. Правда, иногда то или иное произведение и в самом деле добивается чего-то конкретного — ну, допустим, если где-нибудь тротуары не посыпаны песком и об этом напишут в газете, дворник получит нагоняй. С волшебством, Марге, положение еще более неопределенное. Четыре тома «Войны и мира» весят по крайней мере килограмм, есть что в руки взять, а игру, как бы это сказать, практически не ощутишь. Мы можем воздействовать на людей только косвенно, окольными путями. Какой-то маленький факт или намек, которые толкают человека хотя бы на пятиминутное размышление о добре и честности, — это уже немало. Давай-ка лучше поговорим о чем-нибудь еще. Скажи мне, кем ты хочешь стать?

От этого вопроса Марге вздрогнула.

— Ты словно Прийт. Если это имеет какое-то значение, то — учительницей. Но я сейчас не хочу об этом разговаривать. Кааро, я знаю, что тебе плохо и трудно. И еще я знаю, что в одном случае я имею право тебе помочь.

Опять она повторила это.

— С тобой когда-нибудь… так случалось, — потупившись спросила Марге, — вообще, можно ли влюбиться с первого взгляда?

— Марге!

— Я люблю тебя. С той самой минуты, как ты вышел на середину зала в Доме культуры в Поркуни. У тебя был такой вид, будто ты очки потерял, хотя ты очков не носишь.

— А… Прийт?

— Он мой друг, — ответила Марге и подняла глаза. Да, она в самом деле любила. И она еще не прочла ответа в моих глазах.

— Если тебе от этого будет легче, я не хочу больше даже учигром быть, — сказала она.

— Марге…

Тут она все поняла.

Она низко опустила голову и сказала дрожащим голосом:

— Я и об этом догадывалась… И, помолчав, добавила:

— Значит, она… Черноволосая Девушка? Я не ответил,

— Я желаю ей счастья, пусть она будет самой счастливой женщиной на свете, — прошептала Марге. — И пусть у тебя из-за нее никогда не будет горя.

Я вздохнул. Она знала все. Потому что любила.

Марге тоже вздохнула и встала. Она старалась выглядеть совершенно спокойно.

— Кааро, забудь, пожалуйста, этот разговор. Иначе мне будет очень неприятно.

Она взяла свою сумочку, плащ, надела туфли.

— Не можешь ли ты сделать так, чтобы я моментально очутилась дома… в своей комнате? Я так устала…

Я сидел неподвижно.

— И еще, если это не превышает твоих возможностей, я хотела бы, чтобы ни мама, ни папа ни о чем меня не расспрашивали.

Молчание.

— Ну Кааро…

Я молчал.

— Мастер, я прошу…

Глядя на Марге, я потер большим пальцем указательный.

Она стояла передо мной, одна рука прижата к груди, из сумки свисает плащ, совсем взрослая, спокойная, красивая. Только крошечная жемчужина слезинки блестела в уголке глаза. Но нет, это была не слезинка, это капелька морской воды, застрявшая в волосах, которую утренний ветерок сдул на ресницы. Ветер трепал ее серую юбку, «ты на меня смотрел», сказала мне Марге, «ты слишком слабый», сказала мне она, «ты грустный человек», сказала эта девушка, и вот она отчаянно улыбается, я подумал, что, наверное, больше никогда не увижу ее, я вздрогнул, открыл рот, но Марге уже исчезла, игра — игра кончилась.

17

Я проснулся в четырнадцать часов двадцать восемь минут. Знаю я это точно, потому что первое, что вошло в мое сознание и что я запомнил, была поднесенная к глазам левая рука, на которой очень громко тикали часы.

Я лежал где-то в кустах. Левая скула болела, Ноги промокли, на лоб мучительно падали тяжелые капли. Голова болела ужасно. Тошнило еще ужаснее. Внутри все горело.

В четырнадцать часов тридцать одну минуту я попытался шевельнуться. Это было совершенно невозможно, но я все-таки сделал это. Повернул голову примерно на два градуса, скосил глаза и установил, что кто-то накинул на меня плащ, что моя клетчатая сумка лежит на боку возле головы, что в ее расстегнутую молнию засунута смятая кепочка а-ля Олег Попов и что накрапывает дождь.

Перевел дух и приподнялся на локтях. Сквозь летающие перед глазами яркие искры разглядел, что нахожусь в совершенно незнакомом месте, моря не видно, а видны лишь две тоскливые канавы, множество скучных кустов; издалека слышался шум машин. И над моей головой раскачивался сук, выглядевший по-осеннему.

Затем мне удалось встать на дрожащие ноги. Отойдя немного в сторонку, я долго тупо смотрел на землю, в мокрую траву, потом собрал свои последние силы, вдруг икнул и…

Потом вернулся обратно к своему кусту. Теперь у меня был твердый план — сразу же отправиться домой, лечь в постель и ждать, когда все это пройдет или, что весьма вероятно, когда придет смерть.

Я присел на корточки, открыл сумку и обнаружил, что мои вещи довольно аккуратно сложены. Вытащил из бокового карманчика свою жестяную коробочку, открыл ее — как ни странно, все камешки, волшебная палочка и игральная кость были целы. Еще я нашел несколько слипшихся конфет «Тийна».