Я видел как плачут животные (СИ)

   Все было как наяву. Так четко и правдиво, что когда я проснулся и вскрикнул, доктор, находившийся в этот момент в лазарете, удивленно посмотрел на меня. его реакция была неожиданной и чем-то напоминала мою, с той лишь разницей, что мы видели мир с разных сторон и оценивали его по разным критериям.

   Оказалось, что прошел уже целый день. Как оно мгновение стрелки часов, висевших на противоположной стене у самого потолка, они вдруг провернулись и сделали два полных оборота, чем открыто сказали мне, что скоро наступит момент истины, когда мне придется оправдываться как маленькому ребенку.

   И вскоре он настал. Фалькон сам пришел ко мне в палату и буквально накинулся на меня, крича и изрыгая пламя, требуя объяснений моего "необдуманного и глупого решения заговорить с бывшим пилотом". Я не знал что ему сказать и просто выложил все то, что говорил до этого. Про собак, про громадного животного, тащившего транспортный корабль по засохшей земле Эндлера, про крикипропавшей группы, про выстрелы в небо и про смог, накрывший все место посадки и утопившего в себе любые улики и следы пребывания людей.

   Фалькон кипел. Ходил по лазарету, как лев в клетке, ожидая нападения. Смотрел то на меня, то на доктора, смалившего очередную сигарету, зажатую в железных тисках своей металлической руки. Пытался что-то говорить.

   Мне было жаль его, хотя симпатии я к нему так и не смог испытать за все время пребывания на планете. Говорили, что "погода" на поверхности планеты вопреки ожиданиям ученых, ухудшалась, что участились торнадо и шквалистый ветер. Не знаю было ли это проявлением стихии или планета действительно сопротивлялась той насильственной экспансии и безмерной добычи тех ископаемых, что хранила она в своих недрах, но работы на поверхности были свернуты почти на четверть. Наступал момент, когда нужно было отправлять отчет руководству.

   Док выписал меня через день. Недельный срок, выделенный мне Фальконом, подходил к концу. Радовало лишь то, что говорить мне теперь с ним не было никакой необходимости - я все сказал в лазарете. Ковыляя на одну ногу и придерживая рукой еще не до конца зажившую рану в животе, я вышел через черный вход лазарета и тут же встретил кучерявого мальчугана, дожидавшегося меня недалеко от генераторной установки.

   Он встретил меня радостными криками. Побежал и обнял, так сильно, что внутри меня заболело казалось все, что вообще могло болеть. Говорил, что очень скучал, что когда произошел тот странный случай, боялся самого худшего, особенно, что меня выдворят с планеты и отправят обратно на Землю. По правде говоря это было бы одним из самых правильных решений, но к сожалению я был здесь и сейчас, смотрел на парня, говорившего что-то о профессоре, о невероятном открытии, которое он сделал когда я валялся в больничной палате в полной отключке, рассказывал о том, как сильно переживала Светлана...

   Мне было сложно поверить во все это, ведь за всю свою жизнь, новую жизнь, начавшуюся с того самого момента, когда машина с незнакомцами увезла меня из родительского дома, я никогда не знал такого, чтобы посторонние и едва знакомые люди беспокоились за жизнь "видака" чуть не погибшего от рук сумасшедшего пилота. В этом отношении что-то было. Я размышлял над этим всю дорогу пока мы шли. Смотрел на небо, все такое же черное и непроглядное, видел как колыхается энергетический барьер, как пробегают по нему, словно электрический импульс нервного окончания, волны энергии, распределявшиеся по громадной конструкции и питавшие ее от стоявших неподалеку генераторов.

   Мы попали прямо к профессору. Не ведомо как, но паренек смог увлечь меня своими разговорами об открытии, что вскоре мы уже стояли у дверей в этот дивный мир Иванова, где всегда пахло свежими цветами и растительностью.

   Он как всегда был в работе. Вошедших заметил не сразу, хот мое появление и смогло отвлечь его великого ученого от повседневных важных дел, он непременул заметить, что за последнюю неделю произошло слишком много событий с моим участием.

   Паренек вышел в соседнюю комнату, откуда шел шум работавших осциллографов и вскоре пропал там, оставив после себя лишь белый халат бережно повешенный на крепление у двери.

   - Слышал о случившемся в диспетчерской, - начал медленно профессор, - это было опрометчиво с вашей стороны, Маккомли.

   - Почему?

   - Вы уже рискуете тем, то копаетесь в воспоминаниях умерших, а лезть в голове человека, чей разум помутился в следствии неведомого явления - это знаете ли очень рискованно.

   Он прошел слегка вперед и, взяв в руки маленькую пластмассовую лейку, принялся поливать стоявшие перед ним цветы.

   - У меня работа такая, профессор. Я лишь делаю то, чему меня учили и к чему у меня были предрасположенности. Здесь сложно идти против течения.

   Он одобрительно кивнул, но ничего не ответил, продолжив свой ритуал общения с цветами.

   - Тем более, что меня поджимали сроки.

   - Сроки... - вдруг заговорил он, - это та самая нагайка, которой Фалькон всячески подталкивал вас к решению поставленной задачи. Верно?

   - Верно.

   - Ну что ж, - он вылил остатки жидкости и положил лейку на край стола, - Скоро вы освободитесь от этого. Отчет будет готов и без вашего участия, правда, как это отразиться на кресле нашего администратора - это уже другой вопрос, но учитывая все предыдущие события и то, что все это произошло во время председательства нашего неподражаемого Фалькона, то можно со всей уверенностью говорить, что эти дни последние в его карьере на Эндлере.

   Он удовлетворенно растянул края своих губ, попытавшись улыбнуться. Получилось это мягко говоря не очень, после чего ученый присел на старый кожаный стул и принялся копаться в многочисленных данных и отчетов с соседних районов.

   - Мне сказали, что вы сделали некое великое открытие.

   - Ах этот мальчуган, - не поворачиваясь говорил профессор, - он видит в любом элементарном выводе великое открытие. Этот мальчик слишком наивен, чтобы становиться ученым. Ведь удивляться он перестанет практически сразу, как начнет понимать суть многих вещей, происходящих на этой планете. Я стараюсь сохранить в нем это редкое чувство удивления. Сам же я не удивляюсь уже лет двадцать. Не могу. Может быть вы меня удивите?

   Я пожал плечами, так и не поняв чего он от меня хочет.

   - Мы слишком разные.

   - Это же прекрасно! Вы даже не представляете как бывает скучно, когда общаешься с таким же как и ты. Просто нет никакого желания выслушивать все эти формулы, гипотезы, теории и прочее.Тоска да и только. Поговорим о вас. Вы мне, а потом я вам. Секрет за секретом. Как в детстве. Вернемся в ваше детство.

   - Это плохая затея, профессор.

   - Ну вы же хотите узнать про открытие сделанное мною?

   - Может и нет, с чего мне выслушивать очередной отчет о состоянии планеты и исследованиях грунта. Это мне никак не поможет.

   - А если я вам скажу, что оно напрямую связано со смертями и может вывести вас к решению проблемы.

   Я промолчал.

   Иванов легонько улыбнулся.

   - Я так понимаю, вы согласны.

   - Пусть будет так.

   - Тогда я начну первым, чтобы вы поверили в мою искренность,- он сделал глубокий вдох, - Я прибыл на планету совсем молодым ученым. В составе экспедиции "Икар" прилетевшей прямиком со студенческой скамьи. Что мной двигало? Наверное, чувство первооткрывательства, тогда Эндлер был очень суров и мягко говоря недружелюбен по отношению к прибывшим ученым. Мы еле-еле смогли закрепиться на его поверхности и установить модули для проживания. О энергетических щитах тогда и речи не могли быть. Мы выживали как древние мореплаватели на острове после страшного кораблекрушения. Наша задача была по сути проста - установить текущее состояние планеты и оценить шансы на ее будущее заселение. Мы с юношеским максимализмом и отдачей принялись за дело. Боже, нас не пугало практически ничего. Ни шторма, ни страшная радиация, убивавшая все, до чего только добиралась. Наши костюмы буквально светились после длительного пребывания на незащищенной поверхности планеты, а мы только смеялись в ответ. Всего понадобилось почти год, прежде чем более-менее ясная картина по будущему терраформированиюбыла подготовлена. Шансы на заселение и успешное освоение оказались не такими уже и большими, всего-то двенадцать процентов, а это значит совсем ничего.