Земное счастье

— Так вот, — сказал он, — мне эти врджлакстлане такими уж первобытными не показались. Правда, я еще не видел фильмов, только бумажки…

— У них чрезвычайно примитивная речь, — напомнил Дан. — Запас слов минимальный, почти нет абстрактных понятий, никакой письменности, ну и так далее.

— Верно. Но мне все, что в этот отчет попало, показалось весьма приблизительным или поверхностным. Мы не очень-то преуспели в исследовании этой планеты.

— Естественно. Туда же не спустишься. Никакие маскарадные костюмы не скроют, что у тебя голова не в треть тела и ноги не как тумбы.

— А жаль. Я бы с удовольствием туда наведался, — сообщил Маран со вздохом. — Ладно, к делу. — Он подошел к Наи и спросил: — Ты еще не приросла к сидению, нет? — И одним движением вынул ее из кресла. Потом отнес в дальний угол, где стоял круглый столик, окруженный разрубленным на несколько неравных секций кольцеообразным кожаным диваном, опустил на самый широкий отрубок и позвал: — Дан, иди сюда.

— Перво-наперво, — сказала Наи, когда Дан устроился слева от нее, в одном из углов стихийно сложившегося равностороннего треугольника, поскольку Маран сел не рядом с Наи, а чуть поотдаль, — я хотела бы поделиться с вами своим удивлением. Я посмотрела, естественно, не только картины, но весь материал… Мы с самого начала решили, что имеем дело с единой цивилизацией, и как бы приняли этот факт, как должное. Так случается иногда, нечто недоказанное и даже недоказуемое почему-то само собой превращается в аксиому, и никто не торопится в ней усомниться. Но я все же засомневалась. Я смотрела город за городом, их не так много, расстояния между ними огромные, это с орбиты все близко, а попробуй проехать наземным транспортом… Словом, странно. На такой большой планете — и изначально единая цивилизация? И столь полное отсутствие каких-либо следов истории? Правда, есть одна трудность, историю ведь во многом определяет психология, а поскольку у нас нет никакого опыта в области внеземной истории, мы вынуждены опираться только на земной, поневоле принимая за исходную нашу психологию. Но у них ведь может быть совсем другая. В сущности, мы более или менее достоверно знаем лишь одно: что они неспособны к убийству.

— Мы и этого не знаем, — заметил Маран. — Во всяком случае, достоверно.

— Почему? — удивился Дан. — Они ведь утверждают, что на их планете не было ни одного убийства! Что тебе еще надо?

— Дан, дорогой мой! Они так сказали, а мы развесили уши, запаниковали, ударились в комплексы. Но ведь и это относительно. Пусть они неспособны на активное убийство. А на пассивное?

— Что ты под этим подразумеваешь? — спросил Дан.

— А хотя бы дом в Леоре, который чуть не рухнул нам на головы.

— Мы же решили, что сами наткнулись на волну, которая привела в действие взрывное или какое там было устройство, — возразил Дан.

— Вот именно. Они не стали убивать нас, так сказать, активно. Но им наверняка было известно о существовании подобного устройства. Однако же они не сочли нужным нас предупредить. Другой пример — ураган. Мы еле из него выбрались, как ты помнишь.

— А может, ураган и был предупреждением? — предположил Дан.

— Тогда б он стих после того, как дом рухнул. Ну а инфразвук? Сам он не смертелен, да. Ну а если б мы свалились с высоты ста с лишним метров, на которой в тот момент летели? Они никак не могли знать, что мы выдержим.

— Не мы, а ты. Тут ты прав. Никто, кроме тебя, этого не сделал бы. И они знать не могли.

— А что ты сделал? — спросила Наи.

— Ничего особенного. Включил автопилот.

— Ничего особенного?! — возмутился Дан.

— Дан, хватит! Должен же был я принять хоть какое-то участие в собственном спасении… Словом, даже эта вроде бы бесспорная их черта при ближайшем рассмотрении расплывается. Так что с психологией действительно плоховато. Что касается отсутствия истории, признаюсь вам, меня уже давно мучает одна сумасшедшая мысль. Что если история палевиан проходила…

— В каком-то другом месте? — выпалил Дан.

— Ты тоже об этом думал? — спросил Маран.

— Еще во время первой экспедиции. Меня поразила слабость их взаимодействия с собственной планетой.

— Вот-вот. Но это, увы, догадки, подтверждение которым удастся найти не скоро.

— Если удастся, — дополнил Дан.

— Да. Так что вернемся к нашим баранам, малышка.

— К сожалению, — сказала Наи, — у меня было мало материала. Картин периода до Эры всего двадцать семь.

— Всего лишь? — удивился Дан. — На этом огромном чердаке?

— На чердаке их было больше, — вздохнул Маран. — Кроме тех, что мы нашли раньше, до того, как я остался один, я откопал еще около сорока. Но так получилось, что я свалял дурака и, когда уходил, не сообразил взять с собой кристаллы для камеры. Видимо, я был изрядно деморализован и совершенно не думал о работе. Я оставил при себе блокнот чисто машинально, рефлекс бывшего литератора. А о кристаллах не подумал.

— В такой ситуации только о кристаллах и думать, — сказал Дан.

— А почему нет? — возразил Маран. — Раз уж сидеть там, так не лучше ли заниматься делом? Однако так или иначе, я не подумал, наоборот, как ты знаешь, снял с себя всю технику, но, к счастью, по рассеянности пропустил маленькую камеру, она была приколота у меня к отвороту куртки. В ней оставалось двадцать два или двадцать три чистых кадра. Я постарался отобрать из найденных картин наиболее интересные, представить все стили, сделал кое-какие записи насчет того, что не мог снять… Но я же в этом ничего не смыслю, мог и ошибиться в выборе… Словом, в итоге, у Наи оказалось двадцать семь картин.

— Все датированы в пределах от 718 до 863 года, — сообщила Наи. — Это примерно сто двадцать земных лет. Немного меньше двух палевианских веков. Сложно определить позицию этих двух веков на временной шкале, нам ведь так и не удалось датировать начало Эры. Возможно, 863 год был прямо перед переходом к новому летоисчислению, а может, за два века до того. Правда, есть одно обстоятельство. Картины рассматриваемого периода стилистически состыковываются с картинами начала Эры, следовательно, вполне вероятно, что эти отрезки времени стоят рядом, то есть Эра началась в пределах десятого века, я имею в виду их век, конечно, из 81 года.

— Раз, — сказал Маран.

— Что раз?

— Один факт уже есть.

— Это не совсем факт, — уточнила Наи. — Предположение, хоть и имеющее под собой основу. Далее. Судя по самим картинам и датам написания тех, которые ты не смог снять, но попробовал как-то классифицировать…

— Только не забудь, что я дилетант.

— Не забуду. Итак, в течение всего рассматриваемого периода соседствовали все существовавшие стили или школы, как хотите. Есть совершенно реалистические полотна, например марины и прочие пейзажи. Или та единственная картина, которая, без сомнения, изображает Перицену. Она с абсолютной точностью воспроизводит колонны храма и оттенок неба. И потом, — она встала и принесла пачку репродукций, — посмотрите на фриз. При большом увеличении видно, что люди на барельефе пятипалые. Можешь взять лупу, Дан, если хочешь…

— Верю на слово, — сказал Дан. — А других таких картин не оказалось? — спросил он Марана. — Она ведь попалась нам чуть ли не в первую минуту, и я подумал, что там их десятки.

— Нет, — сказал Маран. — Я тоже надеялся. Но нет. Я, во всяком случае, не нашел.

— Жаль, — вздохнул Дан.

Маран кивнул.

— Одновременно, — продолжила Наи, — есть картины, похожие на наших импрессионистов. Есть абстрактные. Есть нечто, напоминающее кубизм. Новый сюр. И все это благополучно существовало параллельно, и ничему не отдавалось предпочтения. Конечно, если те, кто оставил эти полотна, отбраковав другие, не проявил предпочтений. Но это вряд ли. В общем, похоже на наше время и на наш прошлый век. О чем это говорит? С одной стороны, либерализм, терпимость…

— Доходящие до всеядности, — буркнул Дан. — У нас. Не знаю, как у них.

— Как у них, не скажу. Мало материала. С другой стороны, столь уравновешенное сосуществование течений говорит об отсутствии новых художественных идей. Ну и, конечно, либерализм в искусстве отражает состояние общества.