Звездный двойник

Чем больше Корпсмен упирался, тем сильнее проступала во мне личность Бонфорта. А что бы он сказал в ответ на это ослиное упрямство!.. Похоже, Клифтон почуял надвигающуюся грозу, потому что сказал:

— Ох, Билл, кончай ты, ради бога! Дай текст.

Корпсмен недовольно хрюкнул и бросил мне листы. В невесомости они не могли упасть на пол, а разлетелись по всей каюте. Пенни собрала их, сложила по порядку и подала мне. Я поблагодарил и начал читать.

Текст я просмотрел быстро и оглядел собравшихся.

— Ну как? — спросил Родж.

— Минут на пять об усыновлении, остальное — аргументы в пользу политики экспансионистов… Почти то же самое, что я видел раньше.

— Верно, — согласился Клифтон. — Усыновление — стержень, на котором держится всё остальное. Вы, вероятно, в курсе — мы собираемся вскоре обернуть очередной вотум доверия в нашу пользу…

— Ясно, и не хотите упустить случая ударить в барабан. В общем, всё в порядке, хотя…

— Что? Что-нибудь не так?

— Э-э… Стиль. В нескольких местах кое-какие слова нужно заменить. Он так не сказал бы.

У Корпсмена сорвалось с языка нечто такое, что в присутствии дамы вовсе недопустимо. Я холодно взглянул на него.

— Слушай, Смайт, — завопил он, — кто из нас лучше знает?! Ты?! Или всё же тот, кто уже битых четыре года пишет ему речи?!

Я старался держать себя в руках. Отчасти Корпсмен был прав.

— Дело в следующем: писаный текст — немного не то, что устная речь. Мистер Бонфорт, насколько я могу судить, великолепный оратор. Его смело можно сравнить с Уэбстером, Черчиллем и Демосфеном [21] — людьми, облекавшими великое в простые слова. А взять хоть это ваше «не согласные ни на какой разумный компромисс»! Оно здесь дважды встречается. Я — мог бы так выразиться, у меня вообще слабость к пышным оборотам, да и образованность свою я не прочь показать. Но мистер Бонфорт сказал бы: «тупицы», или «упрямые ослы», или «твердолобые бараны»!.. Потому что эти слова гораздо эмоциональнее!

— Думай лучше, как подать речь, а слова — моя забота.

— Билл, ты не понимаешь. Мне плевать, насколько политически эффективна эта речь, моё дело — перевоплощение. И я не могу говорить за него то, чего он в жизни не сказал бы! Иначе всё будет выглядеть сплошным надувательством — вроде козла, говорящего по-гречески! Но если я прочту речь в его выражениях — нужный эффект получится автоматически! Он — великий оратор!

— Заткнись, Смайт! Тебя не речи писать нанимали. Тебя наняли…

— Билл, завязывай! — прервал его Дэк. — И осторожней бросайся этими «Смайтами», понял? Родж, что скажешь?

— На мой взгляд, — ответил Клифтон, — вы, шеф, возражаете лишь против некоторых выражений?

— В общем, да. Неплохо бы ещё выкинуть личные выпады в адрес Кироги, и все измышления на тему, кто ему платит. Тоже как-то не в духе Бонфорта, по-моему.

Клифтон смутился.

— Этот кусок я сам вставил, но вы, кажется, правы. Он всегда оставляет слушателям возможность пошевелить мозгами.

Клифтон немного помолчал.

— Хорошо. Внесите все изменения, какие сочтёте нужными. После мы сделаем запись и посмотрим, а если что будет не так, поправим. Или вообще отменим «по техническим причинам». — Он мрачно усмехнулся. — Да, Билл, так и сделаем.

— А, ч-чёрт!.. Да вы смеётесь всё, что ли?!

— Отнюдь, Билл. Всё идёт, как надо.

Корпсмен вскочил и пулей вылетел из каюты. Клифтон со вздохом сказал.

— Билл терпеть не может замечаний и выслушивать их готов только от шефа. Но вы не думайте, он вовсе не бездарь. Да, шеф, когда вы будете готовы? Передачу нужно начать ровно в шестнадцать ноль-ноль.

— Не знаю точно. Во всяком случае, к сроку.

Пенни отбуксировала меня обратно в кабинет. Когда дверь за нами затворилась, я сказал:

— Пенни, детка, ты мне пока не понадобишься — около часа, наверное. Если не трудно, попроси у дока чего-нибудь посильней этих пилюль. Похоже, мне нечто в этом роде скоро пригодится.

— Хорошо, сэр.

Она проплыла к двери.

— Шеф…

— Что, Пенни?

— Я только хотела сказать… Билл врёт, что писал за него речи! Вы не верьте!

— Ну конечно, Пенни. Ведь я слышал его речи. И читал Биллово творчество.

— Понимаете, Билл частенько составлял за него разные мелочи, да и Родж тоже. Даже я иногда. Он — он использовал чьи угодно идеи, если считал их стоящими, но когда выступал с речью — всё было его собственным, до последнего слова, правда!

— Я и не сомневаюсь, Пенни… Но жаль, сегодняшнюю речь он не написал загодя.

— Ничего, вы только постарайтесь!

Так я и сделал. Начал с простой подстановки синонимов — нутряные латинские «скуловороты» заменил округлыми, скачущими легче мячика, германизмами, но постепенно пришёл в ярость и разодрал речь в клочья. Любимейшая забава всякого актёра — лепить по своему усмотрению добавки и импровизировать вокруг основной линии. Однако — как редко это удаётся!

Из публики я допустил в зал лишь Пенни и убедил Дэка, что ни одна живая душа не должна меня подслушивать. Хотя есть у меня подозрения, что этот здоровый обормот надул меня и подслушивал сам. Уже на третьей минуте Пенни прослезилась, а под конец — я уложился ровно в отпущенные двадцать восемь минут — она совсем раскисла. Я не допускал никаких вольностей с чёткой и стройной доктриной экспансионизма, как возвещена она была своим общепризнанным пророком — Его Светлостью Джоном Джозефом Бонфортом; я лишь воссоздал его откровения и заповеди из материала предыдущих речей. И что любопытно — сам свято верил каждому своему слову!

Да, братцы, вот это была речь!

Чуть позже все собрались посмотреть меня в записи. Пришёл и Джимми Вашингтон, чьё присутствие укротило Била Корпсмена. Запись кончилась, и я спросил:

— Ну как, Родж? Будем что-нибудь вырезать?

Вынув изо рта сигару, Клифтон ответил:

— Нет. Если хотите знать моё мнение, шеф, её нужно пустить в эфир как есть.

Корпсмен покинул каюту молча, но мистер Вашингтон подошёл ко мне со слезами на глазах. Слёзы в невесомости — вещь, весьма неприятная, они не стекают вниз.

— Мистер Бонфорт, вы были великолепны!

— Благодарю, Джимми.

А Пенни и вовсе онемела.

Что до меня самого — я отключился сразу же после просмотра. Спектакль, прошедший «на ура», всегда выматывает до предела. Проспал я больше восьми часов — разбудил меня вой сирены. Засыпая, я пристегнулся к кровати — терпеть не могу болтаться во сне по всей спальне — и теперь мог не беспокоиться. Однако, куда мы собираемся, я не знал и поспешил связаться с рубкой между первым и вторым предупреждением.

— Капитан Бродбент, это вы?

— Минуту, сэр, — ответил Эпштейн. Затем подошёл Дэк:

— Слушаю, шеф? Отправляемся, согласно вашему распоряжению.

— Какому… А, ну да, верно.

— Думаю, сэр, мистер Клифтон к вам вскоре подойдёт.

— Хорошо, капитан.

Я улёгся обратно и принялся ждать разъяснений. Немедленно после пуска двигателей — один — вошёл Родж, судя по всему, очень встревоженный. По лицу его я ничего не мог понять — оно в равной мере выражало триумф, беспокойство и растерянность.

— Что стряслось, Родж?

— Шеф! Они спутали нам все карты! Правительство Кироги только что ушло в отставку!

7

Я, как обычно, спросонья был туп непрошибаемо. Помотав головой, чтобы окончательно проснуться, я спросил:

— А что вам не нравится? Вы же сами к этому и вели, если не ошибаюсь?

— Так-то оно так. Но всё же…

Он не договорил.

— Что «всё же»? Никак вас не пойму! Столько лет вкалывали и строили всякие козни, а тут… Вы же добились своего! Зачем же теперь корчить из себя невесту, которая даже в спальне сомневается, хочет ли она замуж? Это же просто-таки святочный рассказ: всякие бяки сбежали не солоно хлебавши, и место для примерных, богопослушных деток освободилось! Или я настолько глуп…