Единоборец

л в армии, в авиации. Как и все, получил базовую подготовку, так это называется. Они запрограммировали мой мозг на знание той ерунды, которую положено знать. Уставы, машины, умение маршировать: делай раз, делай два, делай три, тяни носок, красиво приложи ручку к пилотке. Армия на самом деле похожа больше на плохой балет, – все, кроме этого балета за тебя делают машины. Сдал экзамены, немного летал, как все. Но в основном продолжал заниматься спортом. После армии ушел в профессионалы. Поэтому я тоже не знаю, жил ли я, а если жил, то ради чего. Вначале я жил, вместе со всеми, ради чести школы, и ради того, чтобы ее не закрыли. Потом понял, что это, на самом деле, было занятием собаки, которая гоняется за своим хвостом: я работал, чтобы школа жила, а школа жила, чтобы я работал. Замкнутый круг безо всякого смысла. С тех пор я перестал искать смысл. Что ты об этом думаешь?

– Не знаю, – отвечает она. – Если останусь жива, я постараюсь об этом подумать. Сейчас это слишком далеко от меня. Я ничего этого не знаю. Кто поведет, ты или я?

Я сажусь за руль и активирую нужную программу. Вездеход довольно старый, но мощный и устойчивый. Мне нравятся подобные модели. Машины появившиеся в последние годы, слишком субтильны, нематериальны, они скорее напоминают облачка пара или воздушные вихри, в них полностью исчезла та весомая громоздкость, которая была свойственна еще механизмам прошлых веков. Современные машины уже не движут тебя, а будто бы летят рядом с тобой, как какой-то механический ангел-хранитель. Современные технологии, я уверен, совершат переворот во всей транспортной системе, но, тем не менее, я всегда буду тосковать о надежных широких креслах таких вездеходов, как этот. Пусть впереди большие перемены, я это никогда не полюблю, – как сказал известнейший поэт двадцатого века, не доживший совсем немного до этих самых перемен. А может быть, просто я становлюсь стар, и, как все старики, не могу принять новое. Я нажимаю на педаль, и тяжелая машина мягко трогает с места.

Дорога, идущая через лес, удивительно узкая и неудобная. Она постоянно поворачивает, будто обходит некие невидимые препятствия, ныряет в овраги и поднимается на холмы. Машина идет по дороге сама, без моего участия, мне остается лишь смотреть в окно.

– Ты знаешь, я в первый раз чувствую себя свободной, – говорит Клара, – это странное чувство. Я могу делать все что хочу, идти куда хочу. Я не могу к этому привыкнуть. И я не могу привыкнуть к тому, что впереди вечность. Неужели это правда?

– Нет, – отвечаю я, – это неправда.

– Конечно, люди не живут вечно. Но несколько десятков лет для меня то же самое, что вечность, ты понимаешь?

– Ты не можешь делать, что хочешь, и не можешь идти, куда хочешь.

– Почему? – удивляется она.

– Вначале нужно закончить то, что начали мы с тобой.

– Но наше путешествие уже закончилось. То, что ты собрал в пробирку, это очень мало. Фемида уже не сможет дать потомство. Во всяком случае, с моей помощью.

– Кроме нее есть и другие желающие.

– Постой,