Отморозки 2 Земляной Орлов (СИ)

- И несмотря на просьбы императрицы покарать изменника, несмотря на проклятье Григория Ефимовича, эту гниду освободили! - уже почти кричал Крастынь. - Освободили! Он, видите ли, болеет! Чем, позвольте спросить?! Хапуганис леталис?!! Так Нева и хорошая порция кирпича от этой болезни отлично излечат!!! Это если свинцовые пилюли или пеньковый компресс на шею прописывать неудобно!!!

Борис Владимирович слушал и чувствовал, что медленно сходит с ума. Чего стоила, например, история о владельцах бакинских нефтяных промыслов. Эти господа заверили царских министров в том, что, как стоила раньше нефть чуть более сорока копеек за пуд, так и будет стоить ровно столько же, несмотря на войну. И вроде как выполнили свое обещание. Вот только одна ма-а-алюсенькая деталь...

Нефтяники по меньшей мере лукавили. А говоря начистоту - обманывали царя и его министров, учинив форменный грабеж средь бела дня. Нефть не воздорожала - а вот первозка ее... Черноморско-Каспийскому товариществу, синдикату 'Мазут' и товариществу 'Братья Нобель' принадлежали все суда, нефтеналивные танкеры, баржи, инфраструктура и вообще все, что связано с транспортировкой сырой нефти от бакинских промыслов до центральной России по Волге. И с сорока двух копеек за пуд цена нефти после перевозки ее танкерами возрастала уже до одного рубля и двенадцати копеек. До войны стоимость транспортировки одного пуда равнялась всего двенадцати копейкам, а с началом боевых действий в Европе она вдруг каким-то чудесным образом подскочила до семидесяти. Хотя никаких новых танкеров или нефтеналивных барж на Волге не появилось...

Борису вдруг вспомнились стихи, которые цитировал Глеб:

Там весна в окопах грозная,

Здесь ликует пошлый тыл...

Не страшна здесь ночь морозная -

Совесть скисла, ум застыл!

- А на днях подходит ко мне человечишка от этого самого Митьки Рубинштейна - севшим внезапно голосом закончил Крастынь. - Просит, подлец, посодействовать в получении вагонов для перевозки овса. И обещает мне за помощь десять тысяч рублей. Я велел его задержать, а его тут же отпустили - нет, мол, ни фактов, ни доказательств...

'Вот тебе, твое превосходительство и психотренинг, - подумал Анненков. - Давай, закаляй волю, храни олимпийское спокойствие, пока эта сволочь будет твою Родину по кускам распродавать...'

- Ладно, идите пока, Иван Иванович, - произнес наконец Анненков после долгого молчания. - Я подумаю о том, как удовлетворить вашу просьбу и кем заменить вас на посту начальника тыла. Но, к моему сожалению, вы понимаете, что сделать это за один-два дня просто невозможно. Так что...

- Да все я понимаю, атаман, - сказал Крастынь, понурившись. - Замена мне не вдруг найдется. Да и кто ж захочет по доброй воле в это дерьмо лезть? Помучаюсь пока... - Он поднялся и пошел, было, к дверям, но вдруг обернулся и резко взмахнул руками, - Господи! Да что ж никто не присоветует государю пустить в расход всю это сволочь, а их имущество - в казну отписать?! Вот бы доброе дело-то!..

Крастынь уже давно вышел из кабинета, а Борис Владимирович все еще сидел и размышлял о произошедшем. Эх, жаль, что с контриками как-то не сошелся поближе. А ведь надо бы, ох, как надо! Для борьбы с этими тыловыми мародерами контрразведка необходима, как воздух для дыхания...

'Как бы к контрразведке подойти? Как? - набатом билось в мозгу. - Через кого к ним подобраться? Через императора? Фигушки, контра императора наверняка не жалует. У них - дела, а у него - политика. И сильно часто они в противоречие входят...'

Он закурил, приказал принести себе чаю. 'И ни на кого это дело не переложишь. Даже на Глеба. Он же все будет штурмовым натиском решать. Похватает всех, кого знает, пропишет каждому по сотне-другой пулеметных шомполов, а потом тихо закопает и скромно помянет... И никакого толку, даже хуже станет: придется дурака от полиции защищать... А это значит - восстание...'

Анненков курил и размышлял. Потом все же даванул кнопку селектора:

- Глеб, зайди...

Минут через пять в кабинет вошел Львов. Взглянув на него, Анненков удивился: Глеб имел вид человека, который, выйдя из дома в ближайший магазин за хлебом, столкнулся на улице нос к носу с динозавром. Отметив, что нужно бы разузнать о причинах такого удивления, Борис поинтересовался: нет ли у Львова выходов на контрразведку?

Глеб почесал нос, поискал на нем очки...

- Слушай, а накой тебе это? Чем тебе Ерандаков не угодил? Я читал, что он вроде нормальный мужик был. В двадцатые даже в ГПУ консультантом числился...

Анннеков хмыкнул:

- Он мне ничем не 'не угодил'. Я вообще о нем впервые от тебя слышу. Но мне нужны подходы к этому человечку. У тебя или и у наших особистов есть?

- У меня? - удивился Львов. - Да я его в глаза не видал. Насчет особистов не скажу, - продолжал он задумчиво, - а вот в твоей сотне выходы на его службу вполне могут быть.

- А вот с этого места - поподробнее, - потребовал Борис, подавшись вперед. - Почему ты так думаешь, и почему я об этом ни черта не знаю?

- Эх, ты, - засмеялся Глеб. - Ты у нас кто? Казак. И в сотне у тебя - казаки. Так вот, да будет тебе известно: в Питере есть казачье землячество. Именуется 'Донской курень'. Это что-то вроде клуба для казаков. И твои хлопцы там - частые гости...

- Погоди-ка... - Анненков нахмурился, - Меня туда вроде приглашали... Какой-то Дубровской ... Ты о нем ничего не знаешь?

- Говорили о нем, - кивнул Львов. - Евсеев рассказывал. Совершенно неинтересный тип. Нет, то есть как художник - мое почтение. Он из 'передвижников', и пишет... - Тут Глеб поднял большой палец, - Во пишет! Мы с Сашкой и Лешкой на его выставке были - класс! Ну а в политику с дуру полез: нечего ему там делать... - Львов закурил и продолжил - Ты сходи к нему - он тебя на Ерандакова и выведет...

...Полковник Ерандаков удивился, услышав от сотрудника, что с ним желает увидеться генерал-лейтенант Анненков. Разумеется, эта фамилия ему хорошо известна: после скандального интервью всем газетам 'Андреевский есаул' не мог не попасть в поле зрения контрразведки. Ерандаков отрядил троих самых толковых агентов на постоянную слежку за странным генералом, и целую неделю получал подробные отчеты о том, где Анненков бывал, что делал, и с кем... А на следующую неделю вместо отчетов он получил своих агентов. Живых, хотя и несколько помятых, а к тому же - изрядно продрогших. Их конвоировал из Тосно десяток Анненковских казаков, которые гнали агентов пешком всю дорогу. Конвоиры ничего не сказали, только передали ошалевших филеров охране здания, развернулись и ускакали наметом, расшвыривая в стороны снежные комки. Сами же агенты почти ничего сообщить не смогли: их скрали ловко и профессионально, некоторое время допрашивали в комнатах без окон, причем так, что лиц допрашивавших им разглядеть не удалось. Единственное, чем неудачливые шпионы смогли обогатить родное Управление, оказалась странноватая фраза, несколько раз повторенная казачьим вахмистром перед началом марша Тосно-Петроград: 'Шаг вправо, шаг влево - побег, прыжок на месте - попытка улететь, а конвой стреляет без предупреждения!'

Этих данных явно не хватало, чтобы составить сколько-нибудь разумный портрет странного и строптивого генерала. Попытки же разговорить своих земляков из Георгиевской Особой в 'Донском курене', тоже не дали никаких результатов. Казаки в курене говорили о своем 'атамане' с восторженным придыханием, но не сообщали о нем практически никаких подробностей. Или сообщали подробности такого свойства, что Василий Андреевич только руками разводил.

Из казачьих рассказов следовало, что атаман - сверхчеловек. Ради своих подчиненных дерется почище, чем тигрица - ради своих тигрят. Врагов режет лично, да еще и с какой-то лихостью и даже эдаким удовольствием, а уж сколько он перерезал... Если верить этим рассказам, то немцев скоро и вовсе не останется, если атаман не угомонится! И каждому своему бойцу атаман - покровитель, учитель, защитник, наставник и так далее. Одним словом - отец родной.