Холодные и мертвые (сборник рассказов) (СИ)

— У нас тут сын божий, больной пневмонией, — Курт покрутил рукой в воздухе. — Мне сказали его доставить в лазарет, я решил заехать за тобой.

— Ага, отлично, — Ойген зевнул еще раз, клацнув зубами. — Веди его сюда.

— Чего это? Ойген нашарил рядом с собой какую-то обувь и нацепил на себя, чтобы не сквозило по ногам из открытой двери. Терпеливо пояснил:

— Отопления в отделении все равно нет. Там всегда есть дежурный, но больных давно не было, а чтобы ампутировать ногу, много места не нужно. Веди сюда, посмотрим. И медик решительно закрыл дверь перед носом у Курта. Врачом он на самом деле не был. Выпустился из вуза как раз в тот год, когда город занесло снегом, и с тех пор практически не вылезал из больницы. И как-то всем было не до того, чтобы произвести парня в настоящие врачи. Да и кому нужны были эти бумажки в такое время. Эф стоял у машины и как-то неловко переминался с ноги на ногу, утаптывая снег.

— У нас, знаешь, что-то вроде проблемы. Наш гость…

— Это не проблема, — мрачно отозвался Курт, открывая заднюю дверь, — это называется бред. Священник был в беспамятстве и непрерывно бормотал какую-то ерунду. Различить можно было немногое:

— …был на острове, называемом Патмос, за слово Божие и за свидетельство…

— Помогай давай, — Курт подозвал Эфа и полез в машину, чтобы вытащить священника, которого на руках пришлось тащить до дома Ойгена.

— Интересно, под бредом ты имел в виду болезненное состояние или всю сущность происходящего с нами в данный момент? Эф подцепил волочащийся край пледа и топал следом.

— Отвали нахрен, — огрызнулся Курт. Потому что бредом было абсолютно все.

— Вон там кровать. Ойген, уже одетый в свитер с оленями и джинсы с вязаными носками, махнул рукой в сторону единственной спальни в доме. Сам он грел воду. Кровать в комнате в самом деле имелась. Курт сгрузил на нее священника, позволил Эфу сесть на край кресла (не мое и не жалко) и вышел на кухню.

— Кто это? Ойген вытер руки и поставил облупленный чайник на плиту. Он успел не только одеться, но еще и умыться и надеть очки. О расческе, видимо, не вспомнил. Или не нашел.

— Ну… — Курт вытащил из ящика термокружку, сунул в нее чайный пакетик в пластиковой упаковке с дырочками, — его зовут Юстас. Он священник. Ну и вот… Ойген глянул через плечо, увидел, что бензомастер вольготно расположился на его единственном и любимом кресле, и вздохнул.

— Это ладно. Откуда он в городе взялся?

— А, — Курт сунул кружку под кипяток, который ему налил из чайника Ойген. — Это долгая история.

— Давай, я пока покурю.

— Эй, а лечить кто будет? Ойген недобро посмотрел на него сквозь очки, и Курт предпочел не спорить. Дождался, пока Ойген закурит.

— Ну, в общем, к нам приехали киношники. Будут снимать передачу.

С собой захватили ученых и этот… блаженного. Ойген неодобрительно покачал головой.

— Он босяком по снегу шлялся, попробуй доказать мне, что он не чокнутый, — Курт отобрал у медика сигарету, затянулся и вернул ее назад. — Что ты куришь? Тебе нормальных сигарет привезти?

— Привези.

— Ну, вот. Блаженный где-то умудрился подцепить что-то, похожее на пневмонию. Я хрен знаю, что с ним, на самом деле, и тебе придется ждать, пока он не оклемается, чтобы узнать, как его так угораздило.

Хотя, пока мы ехали, он был в нормально состоянии, все это время делал мне мозг на тему того, что это лично за мои грехи бог наградил город вечной зимой.

— Ага, точно. Так оно все и было. Курт пожал плечами.

— Но все лучше, чем та крипота, которую он сейчас бормочет.

— Это Откровение Иоанна Богослова, темнота, — вежливо подсказал из соседней комнаты Эф. Если Ойген и удивился общительности бензомастера, то не подал виду. Сам он с этими ребятами никогда не взаимодействовал, поэтому допускал, что те могут не только говорить, но и петь, танцевать и проводить свадьбы.

— Да плевать, чье это откровение. В общем, оставляю его тебе и еду домой.

— Куда собрался? — Ойген затушил сигарету в какой-то тарелке, потер руки и пошел в комнату. — Сейчас я его посмотрю, скажу, что с ним делать, и валите оба. Ты что, видишь у меня много лишнего места и очереди благодарных больных?

— Э-э, — не согласился Курт. — Я что, похож на няньку?

— Мемфис, — спокойно сказал Ойген, наклоняясь над уснувшим Юстасом. — Выйди на кухню, закрой дверь и пей свой чай. Я скоро приду. Курт фыркнул, но к чаю все-таки пошел.

— И эту свою штуку с собой забери. «Штука», она же Эф, гордо проигнорировала врача и вышла на кухню, закрыв за собой дверь. Курт налил себе новую порцию чая, закурил и сел за стол, на котором уныло подсыхали печенья с повидлом. Ойген жил один, любил готовить, но сладкое не ел. Курт сковырнул печенье с тарелки, опустил его в чай и только после этого смог разгрызть. Эф сел рядом, опустив голову. Видимо, завистливо созерцал тарелку. И начал говорить точно тогда, когда Курт этого ожидал.

Правда, он думал, что услышит что-то вроде сожаления о невозможности поужинать.

— Это не пневмония. Печенье было вкусным только тогда, когда было свежим. В случае же с этим не только тесто зачерствело, но и повидло свернулось в мерзкие комки. Курт отложил надкушенное печенье в тарелку и повернулся к Эфу. Потому что… стоп, что? Не пневмония?

— А ты у нас еще и врач?

— Это не пневмония, — спокойно повторил мастер. — На твоем месте я бы поговорил с этим парнем, когда он очнется, и узнал, где он успел свести знакомство с Серыми.

— Да ну, — отмахнулся Курт. — От этих знакомств просто умирают, насколько я знаю.

— Не всегда, — возразил Эф. — Смотря какой иммунитет и какое время встречи. Одно дело, когда кто-то из города с Серыми ненадолго пересечется, а другое — когда кто-то с континента, где ниже нуля вообще не бывает. Ты их носы видел? Никаких Серых не надо, чтобы они все слегли с простудами. Тут другой вопрос, что с серой болезнью так просто не справишься. Вряд ли здесь поможет обычный врач.

— Вот так новости, — Курт всплеснул руками. — Что за серая болезнь еще? Почему мне кажется, что этот термин изобрел Ганс, пока меня не было?

— Не заводись. Ты ее не знаешь, потому что почти ни у кого в городе ее не было. Иммунитет, все дела. К нам давно никто не приезжал, сам знаешь.

— Брандт недавно вернулся, — только для того, чтобы поспорить, вклинился Курт.

— Ну вот с его помощью и узнали, что есть такая болезнь.

— Да ну!

— Я сейчас не буду рассказывать. Курт выразительно вздернул подбородок и скрестил руки на груди.

Показал выразительным взглядом, что молчит.

— Я все сказал уже. Курт вздохнул. Иногда его терпения не хватало ни на что: ни на Ганса, ни на своего бензомастера, ни на свою собственную жизнь.

— И что ты предлагаешь делать с этим, с Юстасом? Если это не пневмония?

— Ну, если Ойген не справится сам, то нужно будет его отвезти в лабораторию Университета.

— Сам пойдет, — Курт отвернулся. — Пешком.

— Мемфис, — в голосе Эфа прозвучало что-то, похожее на упрек. Чертовы ученые, наизобретали всяких динамиков с интонациями, а потом патрульные мучаются.

— И ты. Оба пойдете пешком.

— Курт!

— Ничего не знаю.

— Курт!

— Извини, Ойген, я задумался. Врач вышел из комнаты, явно чем-то озадаченный. Теперь Курт знал, чем, иначе бы очень удивился.

— Ну что? Ойген сел, отобрал у него сигарету и докурил. Только после этого он поднял очки на лоб и задумчиво потер переносицу.

— Я не знаю, что это. Курт вздохнул. Отвратительно. Почему-то во всем оказывается замешан Ганс. Даже здесь, в болезни священника, зачем-то решившего приехать в город, который медленно загибается под весом снега.

— Когда он очнется, я смогу с ним поговорить?

— Да он вроде и так оклемался… Ойген потушил сигарету, взял с тарелки надкушенное печенье и, на ходу его жуя, пошел к плите, на которой стояла кастрюля.

— Так я могу?

— Только не пытай его, — Ойген пожал плечами. Эф покачал головой. Священник, видимо, чувствовал себя довольно вольготно, сунув руку под голову под подушку и укрывшись несколькими одеялами. Он с интересом наблюдал за приближением Курта и, если бы не болезненная бледность и прорывающийся кашель, казался бы совершенно здоровым.