Помни о микротанцорах

Ников не помнил, откуда взялся этот пистолет, ни одних из них не помнил, как и когда это началось, с чего началось и почему могло закончиться только одним способом. В принципе, ничто не мешало ему просто взять и уйти отсюда, выбросить пистолет и забыть обо всем. Или что-то все-таки мешало?

Он подложил под ноги кирпичик и осторожно выглянул в окно. Кажется, никто не смотрит в его сторону. Целиться было неудобно и один из Ников понимал, что попасть можно будет только случайно; остальным же было все равно, остальных несло, как автомобиль несет вниз по крутому обледеневшему склону. Он прицелился и выстрелил, и брызги разбитого стекла ударили в его лицо. Он продолжал стрелять пока не кончилась обойма, а потом выскочил и побежал, сбив в ног несколько женщин, уже ожидавших под дверью.

Ник перемахнул через забор. Забор был высоким, метра два с четвертью, но Ник преодолел преграду мгновенно. Он бежал с жуткой, с невероятной скоростью.

Женщины остались далеко позади. Под его ногами проносился большой двор со спортивной площадкой и полуразрушенным двухэтажным зданием посредине. Ник запрыгнул сквозь выбитое окно и с ужасом увидел, что ошибся. Комната, в которую он попал, была убороной; единственная дверь вела на улицу. Сегодня ему везет с уборными. Он выглянул в окно, но бежать было поздно – женщины приближались со всех сторон. Он затаился и стал прислушиваться.

Уварихи запрудили весь двор.

Уварова смотрела на него молча, с выражением удава.

– Какой молоденький мальчик! – наконец, сказала она. – такие должны любить женщин, а не стрелять в них. Тем более, если они не умеют точно прицелиться. Я чувствую в тебе врага. Кто тебя послал?

Она сделала шаг вперед и отвесила ему размашистую пощечину. Ник стоял молча.

– А я тебя узнаю, – припомнила Уварова, – твои родители работали в лаборатории, правильно? Ты разбрасывал шелуху от семечек и яблочные огрызки.

Однажды оставил в коридоре целых три пластмассовых банки. И ты часто плевал на дорожку. Однажды ты написал мелом на стене длинное слово!

В конце этой тирады на ее лице выступили красные пятна; ее голос стал срываться на визг. Это было так забавно, что Ник захохотал и услышал нереальность своего хохота, услышал откуда-то снаружи и издалека, услышал, как хохот дешевого кинозлодея, услышал и смутился. Сейчас ему казалось, что он видит самого себя, стоящего в нелепой комнате с огромным столом и без всяких стульев; в комнате без единого цветка или растения; его руки связаны за спиной чем-то, напоминающим мягкое полотенце; за окном – крики и ор, но это дальше, во дворике же никого нет, кроме нескольких молчаливых боевых куриц в черной форме.

Еще трое таких же стоят за спиной. Хорошо дрессированы, сволочи.

Она плюнула ему в лицо.

– Я существую, – сказал Ник.

– Что?

– Я существую.

– В этом ты как раз ошибаешься. Тебя уже нет. Ты умрешь страшной смертью, самой страшной, которую может выдумать женщина. А женщина умеет выдумывать страшное. Почему я не помню, как тебя зовут?

– Ник.

– Не