Нет повести печальнее на свете

Георгий Шах

Нет повести печальнее на свете…

Пролог

Ром задыхался. По тяжелому топоту позади он чувствовал, что расстояние, отделявшее его от преследователей, сокращается. Боязнь потерять драгоценные секунды не позволяла оглянуться. В ушах все громче звучали бессвязные угрожающие выкрики.

На помощь со стороны надеяться было нечего. Стражи порядка редко появлялись в этот поздний час, да и вообще предпочитали не вмешиваться в мелкие клановые стычки. Улицы были пустынны, дома наглухо заперты. Будь даже у него в запасе две-три минуты, чтобы постучать и попросить убежища, где гарантия, что ему откроют двери? Он неважно знал город и не имел понятия, чей это район.

В возбужденном мозгу мелькнула мысль: «Что я делаю, по прямой мне от них не уйти!» Ром метнулся в первый попавшийся переулок, оказавшийся, наудачу, плохо освещенным. Он бросился к большому массивному зданию, видимо, общественного назначения, прыжком одолел несколько ступенек, ведущих на просторную площадку перед порталом, и прижался к одному из атлантов, несущих на своих мощных согбенных плечах парадный балкон. Ром буквально вжался в камень, пытаясь стать невидимым, усилием воли задержал дыхание.

Маневр удался. Ватага с гиком пронеслась мимо. Только пробежав еще сотни две метров, его недруги сообразили, что их провели. В нерешительности они потоптались с минуту, чертыхаясь и переругиваясь, а затем повернули обратно.

Продолжай Ром прятаться за своего атланта, он мог бы остаться незамеченным. Но надежда на свои силы, подкрепленные передышкой, толкнула его: ухватившись за выступ в каменной кладке и стараясь не шуметь, он начал карабкаться на балкон. Это ему почти удалось, но в последний момент, когда, уцепившись за кронштейн, он вынужден был оторваться от стены и подтягиваться на руках, его преследователи поравнялись со зданием, и один из них обратил внимание на несуразно качающуюся тень.

Через несколько мгновений Ром стоял в центре плотного вражеского кольца, и отовсюду в лицо ему, как плевки, неслись изощренные ругательства на чужом языке. В замкнутом пространстве улицы, прикрытой пологом низко стелющихся облаков, голоса звучали гулко и пронзительно.

— Ах ты, дисфункция переменного!

— Корень из нуля!

— Квадрат бесконечности!

И эхом отдавался в сознании хриплый шепот апа:

— Эрозия!

— Недород!

— Сорняк!

Каждое слово брани оставляло в его душе глубокие шрамы. Голова кружилась от безмерного унижения, ноги подкашивались. Ром чувствовал, что еще две-три минуты истязания, и он не выдержит.

— Тебя ведь предупреждали: оставь ее в покое! Иначе не то еще будет. Это я тебе обещаю, ее брат.

Ром узнал резкий голос Тибора.

— И я, ее жених. На той неделе наша свадьба, — сказал с вызовом высокий лощеный парень с длинными, по плечи, волосами.

— Неправда! — Из последних сил Ром дотянулся до него, схватил за грудь.

— Уж не ты ли помешаешь? — презрительно фыркнул длинноволосый, уцепившись за ворот рубахи Рома, рванул его к себе, прокричал в ухо: — Семерка!

Черная волна накатилась на Рома, от нестерпимой боли в затылке он начал сползать на землю.

— Брось его, Пер, — посоветовал Тибор. — На первый раз с него хватит.

И они ушли, весело переговариваясь, как люди, исполнившие свой долг.

Часть первая

1

Они познакомились летом.

В тот вечер Ром и его брат Гель с двумя сокурсниками сидели за кружками с ячменным напитком на приморской террасе. Пятым был Сторти, их наставник. У него была своя манера воспитания, сводившаяся к формуле: «Быть с ними». Сторти ходил за своими подопечными по пятам, ссужал им деньги и оказывал иные неоценимые услуги, гонял с ними в футбол, исповедовался, провоцируя на ответные доверительные признания, и даже увязывался на молодежные танцульки. Поначалу студенты стеснялись его, принимая за шпиона. Потом привыкли или скорее смирились с его присутствием. Коллеги осуждали Сторти за панибратство с мальчишками и нарушение преподавательской этики, даже попытались убрать его с факультета. Вот уж после этого молодежь окончательно признала его своим.

— Нас, агров, — шумно разглагольствовал Сторти, обтирая пену с рыжих усов, — никто в грош не ставит. И поделом. Ковыряемся в земле, как черви. Человечество может совершать всякие подвиги, опускать батискаф на океанское дно или отрывать от земли аппарат тяжелей воздуха. А мы знай себе сеем-собираем, опять сеем и опять собираем, кормим своих коровенок да доим их, и так десять тысяч лет. Чего ж мы после этого стоим!

— Положим, так, да не так, — ввязался в спор долговязый Метью. — Дед мой еще лопатой орудовал, отец тоже держал ее на всякий случай, хотя за всю жизнь она ни разу ему не пригодилась — вы ведь знаете, он классно управлял комбайном. А мы теперь и вовсе умными стали, кнопочки нажимаем.

— Кнопочки, кнопочки, — передразнил Сторти, — а кто их придумал, уж не ты ли? Остановись в поле робот, вся наша компания только и умеет, что бежать к телефону звать теха.

— Ты же сам нас поучал, что цивилизация держится на разделении труда, — недоуменно вставил Бен, отличавшийся феноменальной памятью и столь же феноменальным простодушием.

— Я и не отказываюсь, голубчик ты мой. Только когда труд делили, нам достался не лучший кусок.

Ром помалкивал, он давно усвоил педагогические приемы наставника. А точку поставил умник Гель:

— Сторти разыгрывает, что вы, не знаете его? Аграм достался ключ к жизни, без нас все протянут ноги.

— Браво, мальчик! А вот кто из вас скажет, что самое важное в нашем деле? — Сторти многозначительно уставил в них мясистый палец.

— Нюх на погоду, — мигом нашелся Гель.

— Знание агротехники, — по-книжному откликнулся Бен.

— Я так думаю: хорошему агру надо быть немного филом.

— А почему филом?

— Не знаю, просто я так думаю. Чего ты ко мне пристал? — огрызнулся Метью.

— Не дерзи, — миролюбиво отозвался Сторти. — Ну а ты, Ром?

— Может быть, наблюдательность. А может быть, надо просто ее любить.

— Кого ее? — насмешливо спросил Гель.

— Землю, конечно.

— Дай я тебя поцелую, — расчувствовался Сторти, чмокая Рома в щеку. — Впрочем, и все остальные лицом в грязь не ударили. Даже ты, Мет. Хотя, признаться, я тоже не соображу, зачем агру быть немного филом.

Такие бесцельные перекидки словами здесь, на отдыхе, бывали у них чуть ли не ежедневно. Сторти почитал долгом будить у своих молодых друзей мысль. Для него не было большего удовольствия, чем завести перепалку, а самому, потягивая ячменку, выступать в роли арбитра.

Так случилось и на этот раз. Разгорячились и ораторствовали о чем попало, пока на террасе не погасли огни. Вышли к морю, там еще Метью продолжал путано объяснять свою идею, но его никто не слушал. Вечер был жаркий, воздух пропитан ароматами окаймлявших залив садов, верещали цикады, море, утихшее после двухдневного шторма, маняще урчало.

— Айда купаться! — неожиданно выкрикнул Гель, стаскивая рубаху.

— Только не здесь. Я знаю отличное местечко, за мной! — Ром побежал вдоль берега, остальные кинулись за ним. Бежать было трудно, ноги вязли в мокром песке, и грузный Сторти быстро выдохся.

— Постойте, — заорал он, — вы что, опаздываете на поезд?

Ром было остановился, но Гель подтолкнул его локтем.

— Ничего, — крикнул он, — тебе все равно пора на боковую!