Нет повести печальнее на свете

Сторти замолчал, глядя куда-то в сторону. Тропинин долго не решался вывести его из состояния мрачной задумчивости.

— Итак? — спросил он наконец.

Сторти посмотрел на него отчужденно, словно пробуждаясь ото сна.

— Ах да, вы ждете продолжения… Но это все.

— Не понял. Уж не подозреваете ли вы, что Ром и Ула…

— Глупости! — сердито перебил наставник. — Я думаю лишь о том, что напряженное нервное состояние, в котором они находились, приглушило их инстинкт самосохранения. Возможно, это бредни, преувеличение, но я не могу отделаться от мысли, что Ром и Ула стали одной из последних жертв профессионального кланизма, будь он проклят!

В комнату вбежал пятилетний мальчуган, и Сторти, мгновенно преобразившись, весело закричал:

— А вот и Тибор! Познакомься о синьором легатом, расскажи, чему ты учишься.

— Добрый вечер, синьор.

— Здравствуй, малыш. Так что же ты знаешь?

— Я знаю очень много, — заявил Тибор, — голова кругом идет.

— Кем же ты будешь, когда вырастешь?

— Еще не решил. Думаю стать космолетчиком. Отец рассказывал мне про Землю и другие планеты Великого кольца.

— Почитай нам стихи отца, — сказал Сторти.

Тибор на секунду задумался, потом стал декламировать:

— Ром написал много стихов, — пояснил Сторти, — недавно они изданы, впервые на Гермесе. Он читал их Тибору, у мальчика превосходная память.

— А ты не хочешь, Тибор, стать поэтом, как твой отец?

— Хочу. Поэтом и космолетчиком.

— Вот и отлично. Мы, на Земле, будем ждать, пока ты подрастешь и прилетишь к нам в гости.

Расставшись со Сторти и его воспитанником, Тропинин пошел погулять по вечерней Вероне. Он заглянул в бар, где встретился с Дезаром в ту памятную ночь, постоял у гостиницы «Семью семь», побывал в парке, примыкавшем к дворцу Капулетти, — там доживала свой век одинокая полубезумная Марта. По аллеям прогуливались влюбленные пары. Жизнь шла своим чередом.

Тропинин попросил прохожего показать ему дорогу к месту, где стоял раньше дом Монтекки. Уже издалека он увидел возвышающийся там бронзовый памятник. Ула — точеный профиль, длинная и узкая фигура, как на полотнах Кранаха и Боттичелли. И Ром — статный, широкоскулый. Скульптор изобразил их на морском берегу в миг первой встречи.

Долго стоял Тропинин у памятника, переживая заново дела минувших дней. И уже собравшись уходить, заметил выгравированную на постаменте надпись:

* * *

Моя искренняя признательность всем друзьям-гермеситам, без щедрого содействия которых это повествование не могло появиться на свет. Особенно низко кланяюсь я синьору Сторти за бесценные сведения, позволившие почти с документальной точностью рассказать историю любви Рома Монтекки и Улы Капулетти.

Кстати, об именах. Прошу прощения у читателей за мистификацию, но они, должно быть, сами поняли, что здесь нет никаких чудесных совпадений, а просто авторский прием. Во-первых, подлинные имена и фамилии героев показались мне недостаточно благозвучными. Во-вторых, я счел уместным провести прямую параллель, чтобы читатель, не тратя время на догадки, поразмыслил над тем, как единообразна в ключе своем и бесконечно множественна в звучании мелодия любви, а главное — как велика ее животворящая сила. Будь то в XVI веке на Земле или в XXV на Гермесе — повсюду истинное и незаурядное чувство, сметая преграды, засыпая рвы, сближая противозначные полюсы, уравнивает влюбленных и одним этим раскрывает глаза обществу на несуразности его устройства.

Собственно говоря, именно потому, что буря на Гермесе родилась из песни жаворонка, мне пришлось взяться за несвойственное для себя занятие и вместо отчета о служебной командировке написать роман. Надеюсь, читатели будут снисходительны к его художественным достоинствам. Вот, впрочем, еще один довод в пользу разумного профессионализма. Беда, коль сапоги начнет тачать пирожник, но и пирожнику не повредит знание теории вероятностей. Такова, наверное, и вся мудрость.

Признаюсь, больше всего мне пришлось помучиться над теми страницами, где выступает на сцену «синьор легат»: легко ли изображать самого себя в третьем лице! Во всяком случае я старался избежать саморекламы и поведать о роли землянина в гермеситских событиях как можно более беспристрастно. Все равно, дело это щекотливое и на всех не угодишь. Одни останутся недовольны тем, что землянин, хотя и робко, но ходатайствовал за молодых людей перед Великим математиком и даже ввязался в драку в кабачке «Заходите, не ошибетесь!». Другие будут ругать его за равнодушие к судьбе Рома и Улы, недостойное посланца великой цивилизации. Но пусть они сначала прочтут существующие на сей счет инструкции (см. свод актов, регулирующих космические контакты, т. 12, с. 114).