Морок (СИ)

Он ступил на первую ступень и невольно прислушался к ощущениям. Внутри молчало. Физически он ясно осязал твердь гладкой ступени и знал, что вторая нога почувствует то же самое. Между тем, шестое его чувство, по праву интуитивное, не принимало в этой игре никакого участия. Вадим был исполнен щемящего ожидания. Только ожидания чего? Знать бы… Подсказывать себе не хотелось. Тем более не хотелось видеть ТО, что с таким трудом когда-то вычищал из памяти. Но… Выбор был негустой. Разве он был? Выбор-то…

Лестница, по которой поднимался Вадим, не имела перил, не имела опорных основ и других необходимых приспособлений. Её ни к чему не подпирало и к чему не привязывало, она… Была сама по себе, и тянулась вверх по праву своего существования. Только и всего. Вадим, который выбрал середину между явью и сном, принял эту данность спокойно. Или почти спокойно. С таким обречённым энтузиазмом принимают потчевания в гостях: «ешь, что дают и изображай, что нравится». Вадим знал правила игры, но всё ж… Хотелось открытого забрала и ясных очертаний, а тут… Туман. Туман, кстати, суживал ясность небольшими дольками и по мере, как Вадим поднимался, открывал две трети чистого обзора. Пока это были шесть ступеней вверх, седьмая же куталась во мглу. Вадим не считал, сколько прошагал, однако догадывался, что пора бы быть этажу или чему бы там ещё? Двери, к примеру… Мысль, не успевшая лопнуть, обрела вдруг стойкое контурное подобие. Зорин нервно сглотнул. Туман раздвинул кущи и вынес глазам то, о чём Вадим вот-вот подумал. Дверь. Это была дверь… Он нерешительно встал и стал на расстоянии изучать появившийся объект. «Опять двадцать пять! — С безнадёгой подумал Зорин. — Что за символика такая! Вечно мне эти двери лезут. А у ребят, что же? Также?»

Дверь представляла собой невысокое полотно, если верить глазам, древесного происхождения, глубоко сидевшее в дверной коробке и, надо думать, плотно сидевшее. Стены, порог и потолки не брались в расчёт, их просто не было, поскольку в этом мире вещи и предметы носили условный характер. «Дверь — это образ. — Стал рассуждать Зорин, медленно поднимаясь к новорождённой фантазии. — Это граница, за которой, вероятно, прячутся мои болячки и ужасы. Разве не так?» Он подошёл близко и боязливо вытянул пальцы, словно боялся обжечься о невозможный по своей сути артефакт. Подушечки пальцев ткнулись в достаточно твёрдую поверхность дерева. Дверь не была галлюцинацией. Она заявляла о себе как о предмете, претендующим иметь вполне реальные физические свойства. «Что ж… — Зорин, покряхтев, уставился на блестящую выпирающую ручку, которая… Будто приглашала охватить её и… У Вадима часто забилось сердце. Наконец, выдохнув, он решился. Ручка, попавшая в ладонь, однако, проявила строптивость и дверь… Не тронулась с лёгкой подачи. Тогда Вадим рванул от души. Дверь, ворчливо скрипнув в глубине… Осталась на месте. Чувствуя, как зарождается гнев, Зорин рывками начал тянуть дверь на себя, потом… От себя. Он тщательнейше осмотрел дверную коробку. Нет! Ошибки быть не могло. Дверь шла на себя, только… Хе-э! Что значит правильность в этом вывернутом наизнанку мире? Вадим, отпустив ручку, шумно выдохнул и, спустя… Повторил попытки. Дверь, чтоб её… Не поддавалась. Ни к себе. Ни от себя. Тогда он понял причину ярости, вспыхнувшей как искра. «Какого… Нет, что за фигня?! Зачем, тогда он ЗДЕСЬ? Прийти, чтобы дёргать безрезультатно… Спокойно, Вадик, спокойно…» — Он вспомнил, как они дёргали дверь в часовне и… Если понимать так, что часовня — навязанный всем пятерым бред, то дверь, не открывающаяся там, перенеслась почему-то СЮДА, в его измерение. Чтобы это значило? Ребята об этом ни словом ни духом. Значит, что? Закрытая дверь — его личная условность? Его личная?! И почему закрытая? Он давно отметил, что также как и там, в часовне, на двери не было намёка на замочную скважину. Ровное глухое полотно. Не подающее признаков сквозняков. Оно было глухо в непроницаемой своей коробке, и только щель свидетельствовала, что дверь должна, так или иначе открываться. Глухо? Вадим постучал по дереву и почему-то приложил ухо к узенькой щели, пытаясь выудить что-то вроде звуков или шумов. Внезапно он вспомнил сон про дверь, зазывающую войти в НЕГО, а не в неё… Он прислушался. Ему показалось, что он слышит из-за двери неразборчивую речь. Глюк? Паранойя? Или слышит? Бубнящий неясный тон звуков определённо тянул на голоса, но как-то смазано и с большими прерывающимися паузами. Он отпрянул от щели, выпрямил плечи и без надежды снова дёрнул дверь. Без вариантов. Неожиданно пришла идея. Ни стен, ни потолков не было… Почему бы просто не обойти дверь? Он решительно шагнул в обход, стараясь увернуться от последовательной мыслишки: «тебя не пустили в дверь, неужели ты так наивен, что считаешь — подальше будет бесконтрольно?» Вадим чуть не расплющил себя об невидимую преграду. Подголос оказался прав. Не будь наивным, все бы так ходили… Он потрогал пострадавший нос, не расквасил ли… Нет. Хватило ума, слава богу, не нестись сломя голову. Ушибся слегка, ну да ладно… Зорин стоял и гладил гладенькое прочное Ничего. ЭТО было не стекло, не бетон, не дерево, не железо. Стена была из плотных кубов сжатого воздуха, или… так казалось. Туман не давал видеть, что ТАМ за ним, но он, туман, всё же предлагал Зорину дверь. Закрытую дверь. Тьфу, ты…

Он вернулся к двери и просто так уже, для проформы потянул… Дверь не открылась. Кто-то там, неведомо кто или что, не хотели его пускать. Вадим едко усмехнулся. Ну, что, Гагарин?! Из всех первопроходцев именно тебе поставили шлагбаум?! Стоило ли тогда вообще пускать СЮДА! Вот так, чтобы растравить и… Он прислушался. Закрытая дверь пропускала к нему звуки. Голоса. И голоса эти были сейчас явно громче, чем когда он, Зорин, прижимался ухом к двери. Ну-ну… Он подошёл и вновь прильнул к двери. Вернее, к щели. Голоса стали чётки, достаточно выразительны и разборчивы. Говорила женщина, сбивчиво и комкано. Торопясь куда-то…

— … человек хороший, я его давно знаю… Заберёт меня в Лондон. Мне нужна отдушина, воздух. Я так не могу… Папа, я по приезду отправлю телеграмму. Всё будет замечательно, вот увидишь. Поживу, подышу, оклемаюсь. Как осяду на новом месте, я приеду, заберу Вадю. Обязательно… Вот… Колю не вернуть, а жить-то дальше надо! А хорошо люди только там живут, только там… — Повисла значительная пауза, на протяжении которой, женщина то ли прокашливалась, то ли всхлипывала:

— Ну вот, в общем-то, и все, и… — Речь вновь оборвалась. Вадим ничего не понял, только отчего-то сладко защемило сердце. Его бросило в жар. Необъяснимым чутьём он почувствовал, что вот этот диалог (или монолог) связан каким-то образом с ним. С каким-то его прошлым. Или что-то в этом роде… ЭТО касается его. ЭТО его личное. Он шумно сглотнул слюну и замер словно мышь, стараясь услышать больше. Глубже. Ухо с силой вдавилось в расщелину между дверной коробкой и дверью. Однако, там… Молчали. Скрипели половицы, и присутствие чьё-то тоже ощущалось. Было слышно даже, как дышит тяжко с сопением женщина, говорившая недавно, но… Определить по звукам, есть ли там кто-нибудь ещё, было невозможно. И когда Вадим уж было, заключил, что женщина причитает в комнате одна, раздался голос. Мужской. Твёрдый. Бросивший Зорина в холодный пот.

— Уходи. Уезжай, куда хочешь!

Внутри Вадима что-то оборвалось, подобно песочнице рассыпалось, он… Узнал голос. Хотя и не понял, чей он. Живым организмом по телу пробежала волна беспокойства. Безотчётного беспокойства. Бедное истёртое ухо словно прилипло к жуткой щели.

— Стой! — Повелительный голос заставил Вадима трепетать, будто обратились в лоб именно к нему. Он с ужасом понял, кто за дверью может так говорить. Он ДОГАДАЛСЯ, и озноб заколотил его поджилки.

— За сыном… Не приезжай. Не надо… Нету у тебя сына.

Последние слова для Зорина ничего не значили. Смысл он их не понял, однако, тянущей болью отдалось в сердце, как ровно, если б слова предназначались ему или… Близкому ему человеку. Вадим понял: сценка, разыгрываемая за дверью, адресована ему. Для его ушей. Только зачем? Тайна, исходящая от деда, а ведь это был без сомнения дед, тянулась за ним ещё при его жизни. А сейчас Вадиму дают кусочек, пазл из этой тайны, чтобы он сам решил, куда его воткнуть, дабы собрать картину воедино. Дверь… замолчала. За торопливыми шагами, вероятно, женщины, хлопнула будто бы дверь, и… Воцарилось молчание. Густое аморфно-плотное молчание. Зорин подозревал, что там стоит дед и, насупившись, молчит. Молчит, глядя мёртвым взглядом в окно. Так всегда бывало, когда дедушку обуревали тяжёлые думы. И сейчас, он, наверное, стоит, и… Вадим осторожно выдохнул, боясь пропустить, пусть звуковую, но всё же, информацию. Неожиданно заплакал ребёнок. Кажется… ребёнок. Вадим, который не мог сообразить, откуда взялись дети, сжал нервно ручку. Определённо, плач… Шаги…